Живой Есенин

Впоследствии я узнал, что в переводе с греческого это слово значит – «черная желчь», которой древнегреческие врачи объясняли возникновение этой болезни. Меланхолия – психическое расстройство, которому сопутствует постоянное тоскливое настроение. Поэтому любые размышления больного протекают как бы окрашенными в черный цвет. Очень часто появляются бредовые идеи, особенно касающиеся самообвинения в поступках, о которых другой человек и не вспоминает. Но самое опасное это то, что меланхоликов типа Есенина мучает навязчивая мысль о самоубийстве. Естественно, все это усиливается во время одиночества.

Однако я хочу предостеречь читателя от тех мемуаристов, которые пишут, что Есенин неоднократно покушался на самоубийство. Если бы так было, про это, безусловно, знали бы сестры Есенина Катя и Шура, Галя Бениславская, Вася Наседкин. Это стало бы известно мне и другим. Нет! Покушение на самоубийство в «Англетере», подстегнутое одиночеством, было единственным и трагическим. Предостерегаю читателя и от тех мемуаристов, которые приписывают решение Сергея покончить с собой тому, что он попал в пятый номер «Англетера», где несколько лет назад жил вместе с Дункан. Вот, дескать, пробудившаяся тоска по Изадоре и дала толчок к его погибельному шагу. Но, во-первых, известно, что Дункан и Есенина очень быстро перевели в другой номер, потому что пятый оказался очень холодным[195]. А, во-вторых, после приезда из-за границы у Есенина от чувства к Изадоре ничего не осталось. Иначе мы прочитали бы о ней в его стихах. А ведь уже были циклы стихов, навеянные А. Л. Миклашевской, «Персидские мотивы» – Шаганэ Тальян, поэма «Анна Снегина» – Лидией Кашиной.

Нелишне привести и разговор Есенина с Галей Бениславской осенью 1923 года, о чем она пишет в своих «Воспоминаниях»:

«Говорил (Есенин. – М. Р.) также о своем отношении к ней (Дункан. – М. Р.):

– Была страсть, и большая страсть. Целый год это продолжалось. А потом все прошло и ничего не осталось, ничего нет. Когда страсть была, ничего не видел, а теперь! боже мой, какой же я был слепой?! Где были мои глаза? Это, верно, всегда так слепнут…»

– Извините, – сказал я Аронсону, – для чего вы ищете Сергея Александровича?

– Я хочу его уговорить вернуться в санаторий и пройти весь курс лечения, который предписан профессором. Об этом же прошу всех, кто с ним может увидеться.

Я сказал, где в последний раз встретился с Есениным, как протекала беседа и как он вел себя.

– Вот видите! – воскликнул врач. – Сергею Александровичу противопоказано одиночество. Он нуждается в общении, поддержке. Если он останется на некоторое время один, это может привести к прискорбному шагу.

– Скажу вам правду, доктор, – решил я говорить начистоту. – Сергей Александрович покинул ваш санаторий потому, что ежедневно видел сумасшедших, и к тому же многие из них покушались на самоубийство.

– Это верно! – признался Аронсон. – Мы очень неудачно выбрали для него комнату. Все время мимо нее проходили больные, служащие, посетители. Теперь нам представляется возможность дать Сергею Александровичу изолированную комнату. – И спросил: – Вы не знаете, где сейчас он может находиться?

Я посоветовал наведаться к Софье Андреевне Толстой, у которой (по словам Сергея) находились его вещи. Я дал Аронсону адрес, он оставил мне домашний и служебный телефоны, прося позвонить ему, если узнаю о местопребывании Есенина.

Я излагаю все это подробно, так как мемуаристы, пишущие о последнем годе жизни Сергея и о его пребывании в Ленинграде, приписывают Есенину всяческие психические заболевания, вплоть до мании преследования или галлюцинации, чего при меланхолии, или, как ее теперь называют, депрессии, не бывает. (Кстати, теперь термин «мания преследования» устарел.)

Диагноз болезни Есенина, сделанный таким авторитетным психиатром, каким являлся профессор Ганнушкин, проясняет всю картину поступков Сергея, которые произошли в ленинградской гостинице «Англетер». С вечера он был один. Ночью Сергей стучался в дверь номера своих хороших друзей Устиновых, но они крепко спали. А Вольф Эрлих, которому Есенин передал накануне свое стихотворение «До свиданья, друг мой, до свиданья…» прочитал его только на следующий день, после смерти Сергея. По совести: будь Сергей в Москве, никогда, никогда бы его не оставили в одиночестве, да еще на весь вечер и на всю ночь!..

Чтобы помочь доктору Аронсону поговорить с Есениным, я позвонил по телефону всем имажинистам и знакомым Сергея, но за последние дни никто его не видел. Оставался Мариенгоф, у которого телефона дома не было. Я знал, что он с женой навещал Сергея, когда тот находился в невропсихиатрическом санатории. Я пошел в Богословский переулок.