Живой Есенин

Анатолий Мариенгоф выпустил две книжечки стихов: «Магдалина» и «Кондитерская солнц». Выступил в совместном сборнике с Есениным и Шершеневичем «Плавильня слов», а также с Есениным и Хлебниковым в «Харчевне зорь». Уже в этом сборнике (поэма «Встреча») он надевает маску шута – искателя правды, которую потом перенесет в свои пьесы.

И. Грузинов имел сборник стихов «Бубны боли», выпущенный в 1915 году. В нем были стихи, испытывающие влияние разных поэтов, в том числе и футуристов, особенно их принцип звукового подражания.

Таким образом, вступившие в «Орден имажинистов» пять поэтов так или иначе уже шагнули в литературу. Николай Эрдман нигде еще не печатал своих стихов. Наши сборники и «Гостиница для путешествующих в прекрасном» были для него первыми шагами в поэзию. Собственно, в таком же положении был и я, если не считать стихов, напечатанных в «Свободном часе». Знал ли обо всем этом Есенин, уже печатавшийся и побывавший в разных литературных кружках? Не только знал, но не упускал случая познакомиться и со старыми, и с новыми стихами членов «Ордена».

Так разделились имажинисты на правое крыло, во главе с Есениным, которое решило учиться у классиков, но внося в стихи метафору, как средство для яркого изображения, и на левое – во главе с Шершеневичем и Мариенгофом, которое – что греха таить! – все еще увлекалось стилем раннего Маяковского, итальянскими футуристами и английскими имажинистами.

Декларация имажинистов, одновременно опубликованная в московской газете «Советская страна» и воронежском журнале «Сирена», лила воду на мельницу левого крыла. Почему так получилось? Она была составлена и напечатана на машинке Шершеневичем, подвергалась обсуждениям, спорам, но – увы! Все это делалось второпях – спешили ее напечатать. А когда поместили на страницах газеты и журнала, она снова вызвала возражения у Есенина. Против нападок на футуристов он не протестовал, но, естественно, не мог согласиться с такими строками декларации:

«Тема, содержание – это слепая кишка искусства…»

«Всякое содержание в художественном произведении так же глупо и бессмысленно, как наклейка из газет на картины».

«Мы с категорической радостью заранее принимаем все упреки в том, что наше искусство головное, надуманное, с потом работы… Мы гордимся тем, что наша голова не подчинена капризному мальчишке – сердцу…»

Декларация была подписана Есениным, но на первых же заседаниях «Ордена» он, выступая, начал осуждать эти положения, а мы – правое крыло – стали его поддерживать. И он – этого никто не может отрицать – стал на деле, то есть своими стихами доказывать несостоятельность некоторых утверждений декларации…

Однако противоположные взгляды на поэзию, содержание, образ не мешали долгое время всем нам жить дружно, хотя и яростно спорить друг с другом. Конечно, лидер правых Есенин, к нашему торжеству, всегда одерживал верх своими стихами. У левых же был искрометный оратор Шершеневич, укладывающий своим красноречием любого оппонента на лопатки. Впрочем, он признавал, что Сергей идет впереди, защищал его в своих выступлениях, а на заседаниях «Ордена имажинистов» или правления «Ассоциации» поддерживал.

Я пришел поздно в «Стойло». Вадим Шершеневич заканчивал выступление, а после него на эстраду вышел Александр Кусиков, которого мы звали Сандро. Он был в коричневом, почти по колени френче, такого же цвета рейтузах, черных лакированных сапожках со шпорами, малиновым звоном которых любил хвастаться. Худощавый, остролицый, черноглазый, со спутанными волосами, он презрительно улыбался, и это придавало ему вид человека, снизошедшего до выступления в «кафе свободных дум», как он окрестил «Стойло». И в жизни и в стихах он называл себя черкесом, но на самом деле был армянином из Армавира Кусикяном. Непонятно, почему он пренебрегал своей высококультурной нацией? Еще непонятней, почему, читая стихи, он перебирал в руках крупные янтарные четки?

Шершеневич, проработавший с ним в книжной лавке добрых четыре года и напечатавший с ним не один совместный сборник стихов, рассказывал:

– Сандро хорошо знал арабских поэтов. Знал быт, нравы черкесов. Его отец часто рассказывал, как черкесы на конях похищают в аулах девушек. Только не думаю, чтоб отец Сандро похитил свою жену: такая и без умыкания вышла бы за него замуж! Красавец!

Кусиков читал свою поэму причащения «Коевангелиеран», что в расшифровке означало: «Коран и Евангелие». Но, несмотря на мусульманский фольклор, не только ритм, но и слова напоминали стихи Есенина:

Я родился в базу коровьем
Под сентябрьское ржание коня[27]

.

Сандро закончил чтение под жидковатые аплодисменты, это его не устраивало, и он громко объявил, что сейчас артистка Клара Милич пропоет его популярный романс «Обидно, досадно».

В одно мгновение в его руках очутилась гитара, и очень эффектная Клара Милич (псевдоним) запела:

Обидно, досадно
До слез и до мученья,
Что в жизни так поздно
Мы встретились с тобой…