Живой Есенин

– Вот тебе и перекуем мечи на орала! – и он большим пальцем правой руки отправляет свою отороченную соболем черноплюшевую шапку на затылок.

Я должен сделать пояснение, иначе у читателя может создаться неправильное представление о том, что Есенин вообще отрицательно относился к эстрадным певицам, как к Изе Кремер, в свое время популярной, но распевающей сентиментальные легкомысленные песенки.

Как-то Сергей говорил, что любит народные песни Надежды Плевицкой (Дежки Винниковой) – он во время первой мировой войны не только слушал ее в Петрограде, но и заходил к ней домой вместе с Клюевым и читал ей свои стихи. Об этом пишет и артистка во второй части своих автобиографических воспоминаний[35].

– У Плевицкой хороши были песни курской деревни, где она родилась, – объяснял Есенин. – Она и выступала в платье курской крестьянки. Я помню се «Лучинушку», «Лебедушку». Это наши песни, русские!

Теперь из воспоминаний Н. В. Плевицкой известно, что, кроме Есенина, ее песнями восхищался Л. В. Собинов, который даже выступал с ней в дуэте «Ванька-Танька». Высоко ценил ее талант Ф. И. Шаляпин, разучивший с ней песню «Помню, я еще молодушкой была». К. С. Станиславский учил ее, как нужно «настраивать» себя, если нет настроения петь. С. В. Рахманинову так понравилась песня Плевицкой «Белолица», что он написал к ней аккомпанемент. Курскую же хороводную «Румяницы, беляницы вы мои», записанную с голоса певицы, Рахманинов обработал и включил в цикл «Три русские песни» для хора и оркестра, оп. 41 (1926)…[36]

Конечно, не надо забывать, что Есенин любил и цыганские песни – старинные, таборные. Об этом рассказывал мне приятель Сергея А. М. Сахаров. Слушал эти песни Есенин и в Москве, и в Баку. Да и сам Сергей в одном стихотворении рассказывает о приключившемся с ним случае во время его пребывания у цыган:

Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая —
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки, я дал его тебе,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, не робеть.

Действительно, попугай у гадалки-цыганки вынул Сергею обручальное кольцо. Это было накануне женитьбы Есенина на С. А. Толстой, и он подарил это дешевенькое колечко своей невесте, которая и носила его. Однако следует обратить внимание на последнюю строфу этого стихотворения, в которой поэт сомневается – не отдаст ли нареченная это кольцо кому-нибудь другому:

Ну и что ж! Пройдет и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
В первый paз такого хулигана
Обманул проклятый попугай[37]

.

Разве из этих строк не следует, что дальновидный Есенин еще до женитьбы чувствовал непрочность брака с С. А. Толстой? Так и было впоследствии, о чем расскажу потом.

И следует еще раз напомнить, что в юности Сергей обожал песни своей матери Татьяны Федоровны, своих сестер, особенно младшей Шуры. Он и сам, когда у него собирались гости или находясь в гостях, не упускал случая спеть хором любимые им песни: «Прощай, жизнь, радость моя» или «Нам пора расстаться, мы различны оба»[38].

Я шел от Пречистенских (Кропоткинских) ворот к Никитским. На бульварах голые деревья стояли по колено в снегу, по мостовой плелись на санях редкие извозчики, покрикивая и постегивая своих отощавших лошадей, а ближе к тротуару москвичи-счастливцы везли на саночках только что выданные учрежденческие пайки. Окна в верхних этажах домов кой-где были забиты фанерой, внизу на стенах клеили манифесты, приказы и экстренные выпуски газет, в воротах, еще обитых досками, продавали полученную по карточкам махорку и газету для цигарок. Напялив на себя две кофты, две юбки, шубу, надев валенки и повязав голову платками, расторопная тетка торговала у Арбатских ворот пшенной кашей: поставила кастрюлю на жаровню, села на низкий стульчик и юбками прикрыла свое торговое заведение.

От Никитских ворот я пошел мимо кинотеатра «Унион» (ныне Кинотеатр повторного фильма) и нагнал Есенина. Он увидел в моих руках стопку книг, журналов, брошюр и спросил:

– Что несешь?

– Я случайно встретился с графом Амори.

– С графом Амори? – удивился он. – Зайдем к нам!

Разговор происходил неподалеку от книжной лавки «Артели художников слова», и мы вошли туда. Есенин сказал, что сейчас я расскажу о графе Амори. Кожебаткин, в выутюженном, но повидавшем виды костюме, в белой манишке и воротничке, в коричневом галстуке, потер худые руки и пустил первую стрелу иронии:

– Ах, великий писатель земли русской еще изволит здравствовать!