шофера́, автора́, библиотекаря́, сектора́, прибыля́, отпуска́.
И еще через несколько лет:
выхода́, супа́, матеря́, дочеря́, секретаря́, плоскостя́, скоростя́, ведомостя́, возраста́, площадя́
[8].III
Всякий раз я приходил к убеждению, что протестовать против этих для меня уродливых слов бесполезно. Я мог сколько угодно возмущаться, выходить из себя, но нельзя же было не видеть, что здесь на протяжении столетия происходит какой-то безостановочный стихийный процесс замены безударного окончания ы(и)
сильно акцентированным окончанием а(я).И кто же поручится, что наши правнуки не станут говорить и писать:
крана́, актера́, медведя́, желудя́.
Наблюдая за пышным расцветом этой ухарской формы, я не раз утешал себя тем, что эта форма завладевает главным образом такими словами, которые в данном профессиональном (иногда очень узком) кругу упоминаются чаще всего: форма торта́
существует только в кондитерских, супа́ — в ресторанных кухнях, площадя́ — в домовых управлениях, трактора́ и скоростя́ — у трактористов.Пожарные говорят: факела́.
Электрики — кабеля́ и штепселя́.Певчие в «Спевке» Слепцова: концерта́, тенора́
(1863)[9].Не станем сейчас заниматься вопросом, желателен ли этот процесс или нет, об этом разговор впереди, а покуда нам важно отметить один многознаменательный факт: все усилия бесчисленных ревнителей чистоты языка остановить этот бурный процесс или хотя бы ослабить его до сих пор остаются бесплодными.
Если бы мне даже и вздумалось сейчас написать «то́мы
Шекспира», я могу быть заранее уверенным, что в моей книге напечатают: «тома́ Шекспира», так как то́мы до того устарели, что современный читатель почуял бы в них стилизаторство, жеманность, манерничание.• • •
По-новому зазвучало слово вроде.
Оно стало значить «словно», «будто», «кажется».Они были вроде
свои.Дела твои вроде
неплохие.Вроде
ты невзлюбил его.Все вроде
получилось невзначай[10].Интересно, что в английской разговорной речи появилась в последнее время такая же форма: «she sort of
began (похоже, что она начала), «I sort of can’t believe it» (я все еще вроде сомневаюсь).• • •
И новое значение словечка зачитал.
Прежде зачитал
означало: замошенничал книжку, взял почитать и не отдал. И еще — ужасно надоел своим чтением: «он зачитал меня до смерти». А теперь: прочитал вслух на официальном собрании какой-нибудь официальный документ:«Потом был зачитан
проект резолюции».Впрочем, как теперь выясняется, кое-кто — правда, в шутку — считает возможным применять этот термин и к чтению стихов:
«Слово для зачтения
стихов собственного сочинения имеет академик Лагинов»[11].• • •
Вдруг оказалось, что все дети называют каждого незнакомого взрослого: дяденька, дядька:
— Там какой-то дяденька
стоит во дворе...Мне потребовались долгие годы, чтобы привыкнуть к этому новому термину, вошедшему в нашу речь от мещанства.
Теперь я как будто привык, но не забуду, до чего меня поразила одна молодая студентка из культурной семьи, рассказывавшая мне о своих приключениях:
— Иду я по улице, а за мной этот дядька...
• • •
Прежде, обращаясь к малышам, мы всегда говорили: дети.
Теперь это слово повсюду вытеснено словом ребята. Оно звучит и в школах, и в детских садах, что чрезвычайно шокирует старых людей, которые мечтают о том, чтобы дети снова стали называться детьми. Прежде ребятами назывались только крестьянские дети (наравне с солдатами и парнями).Дома одни лишь ребята[12]
.Было бы поучительно проследить тот процесс, благодаря которому в нынешней речи возобладала деревенская форма.
• • •
Для украинцев слово дівчина
звучит поэтически. Меня всегда трогало знаменитое четверостишие Шевченко:Рано-вранці новобранці Виходили за село,А за ними, молодими,І дівча одно пішло.Дівча
среднего рода, как русское слово дитя. Этим с особенной силой подчеркивается чувство сострадания и нежности, которое великий поэт питает к этой обезумевшей от горя девушке, беспомощной, как малый ребенок:І дівча одно пішло.Но в русском языке слова дівча нет. Поэтому слово девчата
имеет иную экспрессию, которая на первых порах показалась мне очень вульгарной.• • •
Глагол мочь
стал все чаще заменяться глаголом уметь. Впервые это было отмечено Константином Фединым, который писал еще в 1929 году: