ЖИВОЙ МЕЧ, или Этюд о Счастье.

Я предаюсь с ними обычным утехам, как в старые добрые времена. А потом… Потом начинается… Я снова вижу ужасы революции: насилия и надругательства, голые трупы, отрезанные головы, отрубленные конечности, смерти, тысячи смертей… И тогда у меня пропадает всякое желание. Эти чудовищные видения вторгаются в мой сон, и я бегу из мира собственных грез, которые в эти мгновения кажутся мне по-настоящему отвратительными. Да, реальность намного превзошла все мои так называемые «кровавые фантазии». Ведь как они у меня зародились? Вовсе не в каких-нибудь пыточных камерах, – нет! – в камерах тюремных… Кстати, окно моей комнаты в Бастилии выходило на улицу св. Антония, которого тоже искушали бесы в образе обнаженных гурий, но если святой успешно преодолел все искушения плоти, то меня они смяли и поработили. И подумать только, что даже к книгам-то я пристрастился лишь в крепости, а до этого едва ли и читал их! Именно там, в тюрьме, изнывая от сладострастных желаний, доводивших меня до неистовства, когда я до крови кусал себе руки, бросался на каменные стены и грыз зубами подушку, ко мне в голову вдруг пришла мысль перенести собственные неуемные фантазии на бумагу, чтобы облегчить свои мучения. И представьте – помогло. Так родился литератор де Сад. И так я посмеялся над теми, кто якобы из добродетельных побуждений лишил меня обыкновенных человеческих радостей, которые имеют даже наши домашние животные: они способствовали воплощению моих дьявольских фантазий в толстые книжные фолианты, они сами, эти люди, таким образом, распространили яд, против которого выступали их лицемерные души… А я, маркиз де Сад, бессмертный узник Сад, чувствовал к ним лишь бесконечное отвращение и ненасытную ненависть. Я хотел их всех предать смерти. Как я желал, чтобы все вокруг меня рухнуло! И как же я был, в конце концов, разочарован! Ведь я не думал ни о какой революции, пока она не заглянула в окно моей башни Свободы через крики волнующейся парижской черни! Да, и что же я увидел? Я призывал народ к свержению старого режима, – и он пал. Я хотел внушить народу любовь к насилию, ища в этом собственное оправдание и собственное наслаждение, – и насилие захлестнуло Францию. И я, вечный узник королевской власти, из-за решеток республиканской тюрьмы узрел Вечную Гильотину. Гильотина была хорошим лекарством. Она почти совсем излечила меня от кровавых мечтаний. Гекатомбы хороши только в воображении. Но когда я в Пикпюсе каждый день ожидал смерти, с содроганием представляя себе, как меня с десятками других жертв, связанных, словно скот, повлекут под нож к гильотине Тронной заставы, я забывал о том, что когда-то так и называл эшафот – «троном славы», а казнь – последним удовольствием жизни, я забывал и о том, что совсем недавно был яростным революционером – присяжным Революционного трибунала, комиссаром, секретарем, а потом даже и председателем одной из самых известных революционных секций – секции Пик, – я превращался в маленькое, испуганное, страшащееся смерти существо. И тогда даже королевская тюрьма начинала казаться мне раем. Как видите, маркиз де Сад оказался недостоин собственной философской доктрины. Конечно, я не был поколеблен в ней, но, признаюсь, что после всего того, что произошло в нашей благословенной стране, я уже не мог предаваться своим мечтаниям с прежней страстью, – даже во сне за невинными развлечениями моих либертенов в самый неожиданный момент внезапно возникала тень гильотины. И тогда все мои воображаемые конструкции рушились и рассыпались…

Уже давно собеседник Сада перестал прислушиваться к невнятному говору умирающего. Отметив для себя, что рассуждения смертельно больного маркиза отличаются все такой же холодной рассудочностью и определенной, хотя и странной, логикой и нисколько не напоминают предсмертный бред (если не считать того, что в состоянии опасного бреда, вызванного искажением действительности и заменой ее собственной иллюзорной реальностью, бывший маркиз находился вот уже несколько десятилетий), доктор еще раз положил ладонь на горячий лоб Сада и с некоторым сожалением подумал, что шансов уже почти не остается, и если не сегодня, то завтра Шарантон расстанется со своей главной достопримечательностью; и потом уже совсем было собрался уходить, как вдруг умирающий старик широко открыл, даже буквально вытаращил, свои припухшие глаза и впился ими куда-то вверх за спину доктора. Из его горла вырвался страшный хрип, и он, резко приподнявшись, с неожиданной силой сжав одной рукой плечо доктора, второй показал на маленькое окошко высоко над своей кроватью:

– Смотрите, доктор! Смотрите туда! Видите? Вы видите? Это она!

– Кто? – удивленный собеседник безумного маркиза проследовал за его взглядом глазами и не увидел ничего. – Успокойтесь, месье де Сад, там никого нет. Вам просто опять приснился страшный сон. Вы должны лечь…

– Нет, это она! Она пришла за мной! Вы видите, доктор? Смотрите туда!

– Я ничего не вижу.