Какие громы и молнии он метал в жирондистов! Обвинял их и в роялизме, и в контрреволюции, и в симпатиях к Орлеанам, и в намерении уничтожить Республику (и сам в это верил!). А чем кончил? Его огромная речь, по сути дела, заканчивалась ничем, пустышкой: он предлагал привлечь к ответственности четырнадцать жирондистских депутатов, но тут же призывал проявить к ним снисходительность и милосердие, то есть, собственно, ограничивался всего лишь констатацией фактов! Сен-Жюст помнил, как на него, застывшего на трибуне, смотрели с недоумением все – и враги и друзья: зарекомендовавший себя сторонником самых крайних мер и крайне жестоким человеком (он отдавал себе в этом отчет), он вдруг выступал в несвойственной ему роли примирителя, роли, которая больше бы подходила его коллеге по Комитету – Дантону.
Нет, напрасно он позже успокаивал сам себя, что слишком «снисходительный» декрет против изменников-жирондистов ему просто «навязали» его коллеги по Комитету, чтобы не обострять обстановку, – Сен-Жюст знал, что ему нет оправдания: обрушиваясь в докладе на Бриссо, «главу заговора», на Валазе, составителя плана «истребить половину Конвента», на Инара, грозящего парижанам, что «на берегах Сены скоро будут искать место, где стоял Париж», на Пейна, собиравшегося переправить Капета в Америку, он в предложенном Конвенту декрете не назвал их имен! – не назвал имена Бриссо и Инара! То есть как бы давал им всем, не упомянутым в декрете, отпущение грехов!
Как же все это могло произойти? Как он вообще мог говорить такие слова?!
Слова, все слова… Да еще какие «высокопарно-поэтические», выглядевшие сейчас почти что издевательскими… И прошло-то всего пять дней…
Теперь Сен-Жюст понимает, что в своей «снисходительной» речи он успокаивал сам себя, убеждая всех, что падение жирондистов будет последней «революционной бурей». Сам старался поверить в это, кстати, как и Марат, призывавший в последние недели своей жизни лишь к сплочению всех революционных сил вокруг правительства монтаньяров. А теперь… «Друг народа, убитый врагами народа»… Вот и еще одна твоя ошибка, гражданин Сен-Жюст, что ты говорил в своей речи? – что жирондисты завидуют лаврам монтаньяра Лепелетье, что они сами желали бы, чтобы кто-нибудь из них пал от руки врага революции и тем привлек к ним симпатии народа! А что получилось
в действительности?
Сен-Жюст смотрит, как при колеблющемся свете факелов мимо могильного холма все еще тянутся друг за другом многочисленные группы людей с непокрытыми головами, и в том числе даже еще какие-то делегации со склоненными знаменами, и ему становится понятным, что, хотя закончилась сама торжественная церемония похорон, еще далеко не закончено прощание народа с их
Но оно закончилось для него. Марата больше нет, но теперь у Сен-Жюста нет последних сомнений: он видит только смерть…