Живой проект

— Кроме своей жизни, Саша! — старик сделал паузу после того, как намеренно назвал своего младшего друга так же, как и живой проект, о котором шла речь. — Жизни, которая для него является единственной объективной ценностью. В отличие от всех тех, кто волей и неволей помогал и мешал ему эту ценность умножить и сохранить!

— Вы намекаете на то, что я не хочу жить?

— А ты хочешь?

— Конечно!

— А что для тебя значит жить?

Шурик молчал.

Глеб Саныч перелил воду из кастрюли в чайник и вышел, чтобы снова набить ее снегом. Когда он вернулся, Шурик тихо плакал.

Поставив кастрюлю на плиту, Глеб Саныч грустно продолжил:

— Я мог бы просто тебя выгнать, — сказал он, — но я хочу, чтобы ты понял сам: твоя жизнь у моих ног — не та жертва и не тот дар, который я могу принять. Семь лет назад тебе казалось, что мир несправедлив и некое зло выгнало тебя из городов на помойку. Теперь ты окреп и мне кажется, понимаешь, что мир безразличен, а несправедлив к тебе лишь ты сам. Ты проверил, что единственное зло, способное выгнать на помойку — внутри нас. Более того, что зло это на поверку может оказаться благом, как и помойка может стать сокровищницей, а мир — одной большой тюрьмой, в которой люди волокут свои цепи и отгораживаются друг от друга решетками. Конечно же, они рады повоевать за свободу, которой ты — БОМЖ — не пытаешься найти определение, потому как только для тебя она и естественна, словно воздух вокруг. Ты не хочешь объяснять, что для тебя является жизнью лишь потому, что понятие это будет сопряжено с предательством, на которое твоя чистая и верная душа пойти не может. Я не причастен к тому, что понятие жизни для тебя неразрывно связано с понятием чести. Но я горжусь тем, что это так, и что я это знаю. Но ты не понимаешь самого главного и самого простого. Я — это не твое отражение в зеркале. Каждый мой шаг осознан. Я не буду жить в комфорте, потому что комфорт для меня — смерть. Ты это видел. Я не буду жить среди людей, потому что мы друг для друга — бремя. Я не хочу, чтобы ты оставался здесь потому, что жизнь здесь — мой выбор. А твой выбор…  его ты должен сделать сам. Уже сделал. Но какая-то дикая по устойчивости смесь жертвенности и гордости не позволяет тебе признаться в этом даже самому себе!

20

Не смотря на то, что на посту генерального директора «Живого проекта» Михаила заменил временный управляющий, у президента высвободилось не так много времени. Он ожидал стремительного возвращения старых партнеров и налаживание новых контрактов и внимательно следил за своей компанией, чтобы предотвратить саму возможность ее всплытия.

Необходимость освободить проданный Анной особняк заставила Михаила обнаружить у себя не только требующую крова Ронни, но и внушительные объемы одежды и личного скарба. Расставаться со своими вещами, так же как и ставшей уже родной собакой, мужчина не намеревался. Отправив бо

льшую часть вещей на Песок-2, Михаил с тоской обходил дом. Впереди была последняя ночь, когда он имел право его занимать. Чувствуя печаль хозяина, Ронни понуро бродила за ним, а потом, с вселенской тоской в глазах вытянувшись на бордюре бассейна палевой муфточкой, следила за его последним заплывом.

Мария заняла место Кати у Ларисы Сергеевны. Никого, кроме хозяина и собаки, больше в доме не было. Они все еще носили браслеты, с забора пока не снимали микро ПВО, домик охраны в последние два дня стал пахнуть как солдатская казарма, гараж почти опустел. Проплывая очередной круг, Михаил уже не думал о выплаченном «Живому проекту» долге. Все мысли занимала Анна.

Во-первых, он остался без самолета, а это было неприемлемо. Во-вторых, он обещал ей.

Михаил думал о малодушии ее отца, когда-то уважаемого конструктора; думал о совершенной подлости, которую никак не мог спрогнозировать, а потому случившееся причиняло значительно большую боль, чем если бы ей пришлось продать дом из-за недобора средств. Михаил чувствовал эту боль, реально и навязчиво пульсирующую в груди, но отчетливо представлял, что одна встреча с Анной, ее улыбка, устремленный на него взгляд, одно прикосновение излечат многое, если не все. Он хотел быть зол, хотел чувствовать презрение, чтобы убедиться, что увяз не так серьезно, как выходило на деле. Он считал, что дошел до крайности — готовности ежедневно видеть ее подключенной к креслу, лишь бы это было где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Обратив внимание на что-то блекло мелькающее на дне бассейна, Михаил нырнул. Это оказались иночи Анны, выброшенные им в субботу. Совершенно ожидаемо они были в полном порядке, и даже заряд не успел иссякнуть. Михаил устроился на бордюре и надел очки. Ее контакты, сервисы, открытые приложения…  могла ли Аня забыть о них? Конечно, девайс авторизовал его по сетчатке, но Анна все равно получит сигнал, что ее вещь используется.

— Вика, чип Анны все еще расшарен для тебя?

— Да, Михаил.

— Михаил Юрьевич? — удивилась Анна, когда Михаил вышел на связь с ее очков.

— А ты у многих в бассейне забываешь свои иночи?

— Нет…