Я снова возвращаюсь на прежнее место — очередь не сдвинулась ни на сантиметр.
Во сне что-то снова щёлкает, и я оказываюсь на московских улицах в преддверии каких-то важных событий.
На Оружейном переулке, прямо на тротуаре, горит костёр. Там, у крохотного костра рядом с деревьями, греется пьяный. Я ломаю палку и подпихиваю её в другой костёр по соседству — такой же крохотный, едва тлеющий.
История про сны Березина № 211
Я стою внутри здания физического факультета, на пятом этаже в углу. За окном часть крыши пристройки, гуманитарный корпус и залитое жёлтым осенним солнцем пространство. Передо мной какой-то человек, которому там нельзя находится. И вот я начинаю к нему придираться, выяснять, кто он такой.
При этом я сам в этом здании неуместен, давно не имею никакого отношения к Университету…
Но вот мы стоим, препираясь.
Лицо у человека круглое, сам он молод, но зачем попал на пятый этаж и в мой сон — совершенно не ясно. Заканчивается скучный и унылый разговор, в котором каждая из сторон подозревает свою слабость, но никто не может пойти на попятную.
Чем это всё кончилось — неясно.
Это, скорее всего, версия предыдущего сна с учителем, что призывал к строгости. Только здесь отсутствует чувство победы, и, главное, внутренней правоты.
История про сны Березина № 212
Я еду во Львов. То есть, действие происходит в стоящем вагоне поезда, который и вовсе трансформируется в другие пространства. Очень подвижный вагон, надо сказать.
— А знаете, кто-то говорит мне в спину, — что Сервантес венчался во Львове.
Я не знаю, что ответить. С одной стороны, это какой-то бред, типичный для снов, но с другой стороны… Мало ли что? Бальзак, Дюма… [Далее следует история avva, которую я пересказываю во сне, комментируя историю Сервантеса. Что он рассказывал про испанского писателя, и был ли этот случай наяву, я не помню].
— А случаем с Валевской я на месте поляков не стал бы гордиться, — невпопад отвечаю я. — Как не крути, эта история оскорбительна для польских мужчин. Да и вообще, для польской национальной гордости она нехороша.
Тут во сне кто-то говорит мне:
— зато во Львове дорогие квартиры — не менее $40.000…
Я не могу понять — много это или мало для Львова, и вообще — правда ли. А задумавшись, перемещаюсь по вагону, и внезапно оказываюсь в другом его конце. Там в огромном помещении, похожем на аскетичную протестантскую церковь служат молебен два священника — муж и жена. Оттого конфессия мне неясна, и я спрашиваю их:
— А можно ли вам вести богослужение вне храма?
Чувствуется, что я спросил что-то неприличное, и священники, краснея, уходят от ответа.
История про сны Березина № 213
…Мы с друзьями играем в волейбол на лесной поляне. Осень, сухо и ветрено. Вокруг сосны — кажется, это Куровская. Внезапно начинается сильный ветер, и с неба летит холодная морось. Я решаю похвастаться своим новым зонтом с деревянной лаковой ручкой, и достаю его из рюкзака.
Но зонтик стремительно портится на глазах. Ручка облезла, в ткани дырки, бобик сдох.
А нехуя было хвастаться.
История про сны Березина № 214
Двое французов, один похож на Бельмондо, другой на Трентеньяна мыкаются по свету — они жутко старые. Их лица белые лица, мёртвенные, стариковские.
Их задерживают в каком-то аэропорту, потому что они несут околесицу.
Оказывается, что они — старые друзья, воевали ещё В Первую мировую войну. — это они помнят лучше, смутно помнят, как воевали во Вторую мировую войну. Всё остальное расплывается.
Важен контраст между тем, что с виду им лет по шестьдесят, а на самом деле они гнилы и трухлявы внутри, им лет по двести.
Они просто ничего не помнят.
История про Стругацкого
Тут ведь такое дело — болезнь известного человека дело скользкое.
С одной стороны полно сочувствующих, которые часто бывают черезмерно хлопотливы, с другой стороны всегда найдётся протестная толпа, что кричит "Сдохни!", не вполне понимая, что случилось.
Борис Стругацкий, попавший в больницу с инфарктом вроде бы, если не пошёл на поправку, но ему стало лучше. "Настроение у него пока тоже не очень бодрое", рассказывают нам. Ясно дело, не очень бодрое — кто бы думал. Но всё же ему стало лучше, и по этому я думаю, что мне можно высказаться.
С одной стороны, понятно, что лучше б никто не умирал. Как и прочие виды человеческой деятельности (например, филологию), фантастику в недавнее время покинуло много знаменитых людей. С другой стороны, ввообще смерть — дело неприглядное, и в ней мало радостного, даже если это смерть чужого человека.