Живой Журнал. Публикации 2001-2006

История про спрос на девочек

Я читал Брасм.

Такое впечатление, что проза Брасм написана по учебнику психиатрии — жизнь девочки в окружении не очень вникающих вникающих во внутренний мир девочки домашних. Затем отторжение в школе — жизнь отверженной, всматривание в своё тело — некрасивое и угловатое, новенькая в классе, полулюбовь-полуненависть, рабство у своей подруги, первый сексуальный опыт с мальчиком, усиление ненависти. Итог — подушка на лице у одноклассницы, тюремный срок, пустота.

Интересно другое — суховатое изложение Брасм занимает ту же коммерческую позицию, что и расхристанная проза Денежкиной. Это явление спроса на девочек.

Спрос на девочек — это специфика современности, и её начали не «Тату».

Кстати, то, что говорит в своей идиотической простоте Денежкина слово в слово повторяет рассказы Витухновской — я и мои паладины, вот они валяются передо мной, вот мы бьём стёкла в машинах на улице… Где теперь Витухновская — непонятно, вернее, понятно всем.

25 марта 2003

История про тараканов (1)

Идеальный враг

На меня надвигается
По стене таракан.
Ну и пусть надвигается,
У меня есть капкан.
Народная песня.

25 марта 2003

История про Поплавского

Среди непонятным образом переизданных в России на волне общего интереса к русской эмиграции воспоминаний есть книга Василия Яновского «Поля Елисейские». Книга эта неровна, язык запинается, изложение страдает повторами и банальностями, но она много лучше ой прозы, которую писал Яновский. Книга была издана Пушкинским фондом в 1993-ем, примечательна отвратительной полиграфией, но снабжена зато интересным предисловием Сергея Довлатова. Яновский пишет, между прочим: «Поплавского вообще привлекало зло своей эстетической прелестью. В этом смысле он был демоничен. И участвуя в чёрной мессе ил только являясь непосредственым свидетелем её, он улыбался гордой, нежной, страдальческой улыбкою, будто зная что-то особенное, покрывающее всё.

Наружность Бориса была бы совершенно ординарной, если бы не глаза… Его взгляд чем-то напоминал слепого от рождения: есть такие гусляры. Кстати, он жаловался на боль в глазах: «точно попал песок…» Но песок этот был не простой, потому что вымыть его не удавалось. И он носил тёмные очки, придававшие ему вид мистического заговорщика.

Говорят, в детстве он был хилым мальчуганом и плаксою; но истерическим упорством, работая на разных гимнастических аппаратах, Поплавский развил себе тяжёлые бицепсы и плечевые мускулы, что при впалой груди придавало ему несколько громоздкий вид.

В гневе он ругался, как ломовой извозчик, возмущённо и как-то неубедительно. Подчас грубый, он сам был точно без кожи и от иного прикосновения вскрикивал.

Влияние Поплавского в конце двадцатых и в начале тридцатых годов на русском Монпарнасе было огромно. Какую бы ересь он не высказывал порою, в ней всегда просвечивала «творческая» ткань; послушав его, другие тоже начинали на время оригинально мыслить, даже спорили с ним. Это в первую очередь относится к разговорам Бориса. Когда-нибудь исследователь определит, до чего творчество наших критиков и философов после смерти Поплавского потускнело.

Его многие не любили при жизни, или так казалось. Постоянно спорили, клевали, наваливаясь скопом, завистливо придираясь, как полагается на Руси. А он, точно сильная ломовая лошадь, которую запрягли в лёгкий шарабан, налегал могучим плечом и вывозил нас из трясины неудачного собрания, доклада, даже нищей вечеринки…

В те времена «Чёрную Мадонну» или «Мечтали флаги»… повторяли на все лады не только в Париже, но и на «монпарнасах» Праги, Варшавы и Риги.

с.14-15

26 марта 2003

История про Поплавского — ещё одна

Поплавский вдруг увлёкся православною службою. Он не следовал за модою, а сам её устанавливал. Постился, молился, плавал и поднимал тяжести до изнеможения, хлопотал над гимнастическими аппаратами, убивавшими плоть, но, о чудо, развивавшими мышцы. Он сочинял для себя нечто, похожее на вериги, а пока приходил на Монпарнас, щёлкая трудной машинкой для ручных упражнений проговел всерьёз весь Великий Пост, так что его в кафе почти не видели.

— Фу ты дьявол, — отдувался он удовлетворённо. — Это тебе не латинские книксены — отстоять русскую службу.

Тогда все увлекались парижской школой православия, как несколько позднее кинулись в масонство…

Поплавского масонство всегда волновало и притягивало; он проповедовал, что мы живём в эпоху тайных союзов и надо объединяться, пока не наступила кромешная тьма. Но «генералы» ему не верили — характер неподходящий! Во всяком случае, несмотря на все хлопоты и истерики, в масоны его не пропустили. Пусю (Борис Закович — В.Б.) приняли вместе с десятком других энтузиастов.