Живой Журнал. Публикации 2001-2006

А пока я сидел в едальне за столом, сидел в обнимку с тонгом — так звалась хмельная брага с соломиной, тонущей одним концом в огромной чаше. Делался тонг из terminated milled (цитата из меню), заливался кипятком и настаивался несколько минут.

Пока, в ожидании жужжания в небе, я проводил время за чтением Книги. Эта Книга, видать, была оставлена или забыта кем-то из лётчиков — страницы Книги были полы аэрофотосъёмкой. Название зыбко хранится в моей памяти — что-то вроде "Англия с высоты птичьего полёта".

Главное в другом — на фотографиях в разворот страницы среди холмов и полей современной Англии проступали следы древней жизни. Посреди ровного пространства виднелись квадраты и прямоугольники. Это были тени домов тысячелетней давности. Иначе в местах исчезнувших поселений росла трава, иначе проседала земля, по-другому таял снег и высыхала земля.

И только с птичьего полёта можно было увидеть эти картины. Только поднявшись, отстранившись и отстранишись, человек, забредший в английские луга не ощущал разницы, он был бесчувственен, будто обыватель, что не слышал никогда в спину: "Шаг вправо, шаг влево…"

Он делал шаг вправо и делал — влево, но как геометрический плоскатик, оставался в своём времени.

Он не знал того, что на восходе и на закате несуществующие здания отбрасывали свои тени — из этих теней складывались города и деревни. Было это наглядной иллюстрацией к метафоре Павича, который писал о том, что ещё несколько дней после пожара дома сожжённой хазарской столицы отбрасывали тень.

Итак, римские дороги неожиданно обнаруживались среди овса. Следы замков и мостов возникали около рек. Стоит ли говорить, что я так и не нашёл следов этой книги в следующей за отлётом жизни.

Как-то странно трансформировала меня эти картины. Будто подняли меня над землёй, а потом снова опустили пониже, между сельсоветом и будкой сортира. Но ничего в мире не пропадает, ничто не растворяется в земле, и от всего есть свои следы.

И вот, то место, откуда я вернулся сейчас, было таким же — со следами бывшей цивилизации, чего-то зыбкого чужого, доставшегося странно, будто нежданное чужое наследство.

И обсаженные деревьями узкие дороги там вели к несуществующим фольваркам, так же, как видимые только с воздуха ригоры и финесы.

09 апреля 2003

История про ресторан на берегу

Было ветрено и волны с перехлёстом. В придуманной стране настала непогода. Преодолевая сопротивление ветра, мы вышли на набережную — там грохотало море, был шторм. Летела с неба смесь воды и снега, а в ресторане на набережной пылал камин, говорили тихо и барашки на море существовали только в десятке картин.

Там странным образом играла музыка — аранжированная мелодия "Тёмной ночи" сменялась такой же приглушённой и изменённой ламбадой — обе они были превращены в нечто довоенное, привязанное к местности.

Я думал, что вот сейчас отворится дверь, и чуть поскрипывая хромовыми сапогами, войдёт в зал молодой офицер Люфтваффе со стеком в руке.

Поэтому, вернувшись домой, я отменил классическое литературоведение.

Извините, если кого обидел.

10 апреля 2003

История про математику

Но тогда, под шум шторма, разговор шёл про математику. Трое из присутствующих за столом понимали в ней толк, а я помнил её вкус. Итак, мне рассказали, как написалась статья для одного журнала о математическом конгрессе в Пекине и присуждении премии Филдса. Популярная статья была написана, но редактор остался недоволен текстом — он предложил его дополнить. Нужно было пересказать вкратце идеи лауреатов. И оказалось, что их совершенно невозможно пересказать.

Невозможно было объяснить то, за что были присуждены высшие математические награды — и не тупому человеку, а человеку вполне образованному — то есть, потенциальному читателю.

И я хоть и был испорчен математикой, тоже не подлежал инициализации. Потому как надо было быть специалистом — причём довольно узким, в рамках какой-нибудь алгебраической геометрии. Была пройдена какая-то грань и знание стало недостижимым. Поэтому я поверил на слово, поскольку ещё в давние времена читал знаменитую фразу о том, что математика в своей основе есть только цепочка тавтологий. то есть о том, что "математическое доказательство есть тавтологическое преобразование определений и других лингвистических правил. То есть, процесс математического доказательства не должен привносить ничего такого, что не содержалось бы в посылках".

Это погружение в дискуссию почти столетней давности мы тоже обсуждали за грогом и водкой, но я уже думал о другом.

Собственно, о кризисе литературоведения — не о том большом кризисе, что тоже обсуждался рьяно, а о том, что я наблюдал, посещая разнообразные конференции.