Живой Журнал. Публикации 2008

А ракет он не любил.

Зато он любил работу на стенде, то, когда он спокойно глядел в окошечко шлейфового осциллографа и щёлкал тумблерами.

Надев маску с лупой на глаза, он сидел в канифольном дыму.

Точность вернулась в его руки — вернее, в кончики пальцев. И вернулись некоторые слова — не все. Но вернулся даже странный фантастрон.

Эта точность нашла вдруг странное применение. Друг попросил его сделать колечко, из старого полтинника. Для того, чтобы переплавить монетку и отлить колечко, понадобилось всего полтора часа.

Через месяц, другой приятель принёс серебряный стаканчик. На стаканчике ящерица гналась за паучком. Паучок не мог убежать от ящерицы — лапки его уничтожило время.

Майор Казеев оснастил паучка лапками, и теперь они с ящерицей совершали вечное перемещение по стенкам стаканчика.

Работа с серебром нравилась майору всё больше и больше. Хозяева брошей и колец откупались от него водкой, которую он приносил нам. Майор по-прежнему не пил. Если работы не было, он сидел и рисовал закорючки на листе бумаги. Они соединялись в кольцо или ожерелье, и это соединение должно было быть точным. Тонкие нити серебряной проволоки, как и линии вольт-амперных характеристик, были понятны майору Казееву.

Это был его язык, родной и простой, но не было в его работе опасности. Линии не состязались с майором в уме и проворстве.

Однажды друг привёз к нему женщину в шубе. Женщина положила на стол ожерелье. Экзотический сувенир, память о туристической поездке, серебряное ожерелье было сделано на Востоке. Маленькие Будды были его звеньями, они улыбались маленькими губами и сводили по-разному маленькие тонкие руки.

Но цепь разорвалась, и один из человечков отлучился навсегда.

Майор Казеев несколько часов смотрел на тридцать серебряных человечков. Он смотрел на них, не отрываясь.

Ночью майор снова искал рукой ручку с кнюпеллем, и перед его глазами стояли деревни с отрывистыми названиями, да разбитые, но улыбающиеся каменные Будды.

Жена печально клала ему ладонь на лоб, и тогда он успокаивался.

Следующим днём было воскресенье. Майора позвали к телефону.

Что-то изменило ему, и он, привыкший всё делать сам, попросил жену кинуть цепочку в чашку со слабым раствором соляной кислоты.

Майор хотел просветлить серебро и убрать грязь. Он ушёл, а его жена перепутала бутылки и погрузила ожерелье в царскую водку. Тридцать маленьких Будд всё так же улыбались, соединяясь с HCl и HNO3. Вернувшись, майор Казеев сразу понял, что произошло. Голова его заработала ясно и чётко, будто он увидел на экране радара американский бомбардировщик. Он сел за рабочий стол и положил перед собой чистый лист бумаги. Занеся над ним автоматический карандаш, он несколько раз нажал на кнопку, будто бы захватывая цель, и начал рисовать.

В понедельник он пошёл на заводскую свалку. Там, со списанной электроники, он, почти не таясь, ободрал серебряные контакты и вернулся домой.

Через неделю приехала заказчица. Она не заметила подмены и долго не понимала, почему ювелир не хочет брать с неё денег. В этот момент майор Казеев понял, что он снова нашёл нечто важное — уверенность. Он сразу же забыл лицо заказчицы, потому что главное было найдено, это было ему ясно видно, как попадание в цель на экране радара — уверенность в себе не покинет его никогда.

И вот теперь он сидел за столом вместе с нами. Бортстрелок надел песочную куртку от своей старой формы, и я представил, как потом он будет дёргать струны, и серебряно-голубой рыбкой будет биться у него на груди медаль.

Устраиваясь поудобнее на своём унитазе, я знал уже, как хозяйка будет сыпать по тарелкам картошку.

В этот момент, думая о Казееве, я понял что его отличало от многих людей, виденных мною в жизни.

Майор Казеев не умел ничего делать плохо. Его занятие было важнее обстоятельств — оклада и власти, мировых кризисов и обстановки в коллективе. Занятие сосредотачивалось на конце паяльника, в капельке олова, и оправдания остального мира переставали существовать для майора.

А мы, оправдываясь, как и почему не выполнили долга, оставили государство, набитое танками и ракетами. Это государство, как диплодок с откушенной головой, ещё двигалось по инерции, но уже разваливалось, падало на бок.

Мы оставили рычаги и кнопки смертоносных машин, а за наши места сели халтурщики.

И в жалости по этому поводу не было проку. Не смотря на наше дезертирство, нам остался устав, правила поведения, и они не имели отношения к конкретному государству. У каждого из нас была своя история и своё прошлое. Вместе мы образовывали одно целое, и поэтому недовольство не проникало к нашему столу.

А что погон у нас нет, так это ничего.

_{Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.}

Извините, если кого обидел.

27 декабря 2008

История про конец сезона

Да, пожалуй, больше я не буду выкладывать рассказов. И не то, чтобы они кончились — вовсе нет. Их есть некоторое количество, и про меж ними несколько ещё хороших. Но как-то мне это прискучило.