Живой Журнал. Публикации 2009

Это происходит потому, что честное ремесло, смешиваясь с запахом стружки и лака, создаёт таинственную смесь. Назидание мастера похоже на роман. Честный словарь превращается в художественное произведение. Честное руководство ни во что не превращается — оно самоценно. А слово "краснодеревщик" несёт оттенок революционнй морилки. Во Франции, впрочем, краснодеревщик звался ebeniste — что вполне созвучно нашему простонародному уху и татарскому словарю. Говорят так же, что он был не тем, кто пилил и скоблил красное дерево, а работал "по-красному", по-красивому, в последней стадии шлифования буратинных носов и ладошек.

Художественная литература и справочник перетекают друг в друга, и вскоре они составят одно целое. Теперь я говорю, понятное дело, не только об описи превращений дерева. Шкуру скатов использовали как наждак, правда, некоторые самарские мастера довольствовались дешевой стерлядкой..

Как иллюстрации в абсолютно серьёзной книге, появляются абсолютно серьёзные орнаменты с символикой заклинания пространства на четыре стороны. С отражением, кстати, стадий роста растений.

Куда там друидам.

У нас — своё.

Даже наш Буратино имеет свой особый характер — деревянный. Он не хочет превратиться в маленького живого человечка, ему хорошо и так.

Иногда Россию ошибочно считают страной нефти и газа. Иногда ей присваивали имя страны победившего социализма. Кого победил социализм, неизвестно, зато известно, что в моде у нас серый цвет — цвет времени и брёвен.

Даже рубль у нас называют "деревянным".

Наша страна — страна дерева. Именно дерево есть главная материя России, её составляющая, праматерия.

Мы питались берёзовой кашей и кашей из топора. Наверняка наша каша варилась не из зазубренной стали, а из тёплого топорища.

Мы повязаны с деревом, обручены с ним. Северные церкви, в отличие от южных, церквей Киевской Руси, похожи на ёлки и неразрывно связаны с пейзажем. Даже псковские каменные храмы напоминают белые грибы, выросшие в особом лесу.

Мы сами живём в этом причудливом лесу — совокупности разумных растений, что по недоразумению снабжены человеческими именами. Они шелестят там, в вышине, своими щупальцами-ветками. Иногда нам дают убить нескольких из них, но в итоге дерево всё равно обнимает человека, когда он перестаёт дышать, и отправляется вместе с ним туда, вглубь — к корням сказочного леса.

Извините, если кого обидел.

25 ноября 2009

История из старых запасов: "Слово о литературном институте"

Я учился в Литературном институте. Да. Да. Я действительно там учился и на "отлично" при этом. Снявши голову по волосам не плачут и надо в этом честно признаться.

Обстоятельства моей жизни там странны, но я честно могу сказать, что несколько лет, проведённые там, не прошли даром.

Я вынес из Литературного института три фразы.

Целых три фразы. Это много.

Мой преподаватель по загадочному творческому образованию, Александр Евсеевич Рекемчук был очень интересный человек. Мне до сих пор нравится его забытая книга "Скудный материк". При этом, это был человек, что горел харизматическим огнём литературной битвы. Мне завидно — ведь это в нём горит тот спецшкольник, который так и не попал на войну, хотя прошёл весь курс подготовки артиллерийского офицера.

Я чёрств и угрюм, но надо написать о его трёх фразах, что я запомнил за пять лет общения. А ведь три фразы за пять лет — это очень много. Я повторяю, что это безумно много.

История одной из этих фраз следующая. На семинаре, который представлял собой обсуждение студенческих текстов, одну барышню упрекали за неестественность диалога и придуманные обстоятельства какого-то её рассказа. Она начала оправдываться, говоря при этом, что именно так было в жизни, так было на самом деле.

— Совершенно неважно, — закричал Рекемчук, — как было на самом деле!

В этом утверждении была великая правда литературы, отличающая её от журналистики.

Другая фраза принадлежала не Рекемчуку, кому-то из, в свою очередь, его учителей и произнесена была давным-давно. Это могла быть кочевая фраза, а могла быть фраза с тремя-четырьмя авторами, заявившими свои права.

Этот неизвестный мне человек сказал:

— Вопрос одного персонажа к другому: "У тебя есть спички?" — имеет право на существование, только если действие рассказа происходит в пороховом погребе.

И, наконец, я расскажу про третью фразу.

Рекемчук говорил, что писатель не имеет права ничего объяснять после того, как он бросил текст в общество.

То есть, автор кончил писать, текст его выстраданной книги уже рвут на части тупые волки-критики и уроды-читатели, его хают завистники, а объяснять нельзя.

Текст самодостаточен.

Публичные объяснения никого не убедят, всё выйдет только хуже. Разве невзначай обмолвится писатель о главной тайне своего текста друзьям — под крепкие напитки, да и снова молчок.

Извините, если кого обидел.

27 ноября 2009

История из старых запасов: "Слово об бегстве"