Живой Журнал. Публикации 2010

— Слышите? — повторил Иоанн, возвышая голос, — я спрашиваю, тут ли тот Микита, что отпросился к Жиздре с ворами служить?

На вторичный вопрос царя выступил из рядов один старый боярин, бывший когда-то воеводою в Калуге.

— Государь, — сказал он с низким поклоном, — того, о ком ты спрашиваешь, здесь нет. Он тот самый год, как пришел на Жиздру, тому будет семнадцать лет, убит татарами, и вся его дружина вместе с ним полегла.

— Право? — сказал Иоанн, — а я и не знал!..".

Такова судьба грозного зятя и зятя грозного Никиты Юрьева-Романова, что известен нам с помощью Алексея Константиновича Толстого.

Однако ж, небесный Козельск со старцами, преклонённой русской литературой и могилами философов симметричен подземному Козельску где повсюду с 1961 года адовы машины, и УР-100 (SS-11) с начала 1970-х гг., УР-100Н УТТХ (SS-19, РС-18Б) — с 1979 г., как уныло сообщают нам справочники.

Есть там ещё статуя Безымянного Пионера — на том самом откосе, откуда татары должны были сбрасывать, если сбрасывали, последних защитников Козельска.

У этого пионера глаза ночью светятся.

Да и бюст Ленина в этом городе чрезвычайно хорош.

Извините, если кого обидел.

18 января 2010

История про μίμησις

По-моему, чудесную новость подарили нам сегодня тевтоны.

Это история про то, как немцы поставили "Москву — Петушки", да вдруг перепились прямо на сцене.

Я же сегодня только хотел продолжить свое повествование про Толстого и сказать, что дорога в Астапово чуть не привела нас к смерти — настолько мы сжились с этой хроникой публичного умирания, как нате! — вот вам радикальный пример проникновения литературы в жизнь. Тут есть много тем для размышления — не говоря уж об известном казусе с криками "Пожар!" в театре.

И не говоря уж о прочем мимесисе (кстати, по наличию этого слова я обычно проверял качество словарей иностранных слов, когда работал рецензентом).

Жаль только, что немцы оказались так слабы — если бы Ероофеева ставили в Туле, городе "Левши", или в Калуге, городе КЛВЗ, я думаю, все бы доехали куда надо.

Да, впрочем, они и так там всё играют этаким образом.

Извините, если кого обидел.

19 января 2010

История про приход и уход (XV)

Мы поехали в Шамордино, где среди пустых полей высилась громада красного монастыря.

Конфиденты мои тут же, остановившись, начали спорить о том, что Оптина Пустынь — академизм сороковых годов XIX века, а Шамордино — возвращение к русскому стилю восьмидесятых. Это был мечта тех историков, что грезят о "викторианской России".

До меня, отошедшего курить, доносилось:

— Шамордино! Кембридж! Монолит!

— Краснокирпичная русская!

— Псевдорусская!..

— Генеральная линия! Планировка! Кассель! Замок дом Перцова!

— А вот ось в виде зелени полей, видная с лестницы. Конец перспективы! Некуда отсюда ехать Толстому!

Я выколотил трубку и пошёл искать следы Толстого. Он тут то снимал комнату на месяц, то торопился уехать. То сопел одиноко, ворочался, то порывался уехать.

У него здесь была встреча с сестрицей и беседы на детско-английский манер — это теперь кажется сценой из романа.

Беседы то приносили облегчение, то нет. Толстой в пересказе Маковицкого говорит сестре:

— Ты представить себе не можешь, Машенька, в каком Софья Андреевна теперь состоянии. — И начал вспоминать, как она за ним следила, не давала ему покоя ни днем, ни ночью. Рассказал, как он в голенище сапога оставил книжку записную, а наутро хватился и ее уже не нашел. Затем как (crescendo) возрастала подозрительность и злоба в ней. — И, наконец, теперь подумай, какой ужас: в воду… — то есть, о том, как графиня опять топилась, узнав о его отъезде.

Вообще, тень жены зримо преследовала Толстого, и как ни начни говорить о Толстом, без Софьи Андреевны не обойдёшься. А история жён писателей — отдельная история.

Одна из самых ярких фигура в этом ряду — Софья Андреевна Толстая. Про неё много что сказано — только Наталья Николаевна Гончарова-Пушкина-Ланская возбуждала умы более, чем она.

Но с Софьей Андреевной — особый случай: и жила она ближе к мне, и жила, собственно, дольше.

Во-первых, есть давнее рассуждение о том, что если бы у Льва Николаевича был бы ноутбук, то Софья Андреевна сохранила бы девичью фамилию. Это, конечно, игра в слова, но именно с жены Толстого и Анны Григорьевны Достоевской, идёт социальный тип настоящих жён писателей. Тех, что правят рукописи, держат дом и, если что, подписывают договора. Представить себе Наталью Николаевну перебеляющей рукописи Пушкина совершенно невозможно.

Во-вторых, Софья Андреевна всё-таки родила тринадцать детей (За семнадцать лет!). Это, конечно, сейчас кажется большим подвигом, чем в девятнадцатом веке с его чудовищной детской смертностью (у Толстых умерло в детстве пятеро отпрысков) во всех слоях населения, но всё же.