Живой Журнал. Публикации 2010

Высота в 2352 м, иначе называемая Гуниб остальному миру известна мало, но география всегда определяет политику. На картах Дагестана, тех, где есть ещё Грозненская область, под Хунзахом стоит будто печать буква "Ф", часть надписи "РСФСР". От границы Дагестана до Грозного — тридцать километров, до Гуниба — сто двадцать — сто тридцать. География живёт рядом с историей, но, говоря о старых и новых руслах, обезвоживании и паводках география не описывает реки крови, а именно пролитая кровь всегда подкрашивает историю. История навсегда обручена с политикой. Они живут неравным браком, насильственным, но прочным. Ничего в этой истории не похоже ни на какой иной исторический период. Похожи только человеческие чувства. Фраза "Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие, и стрелять по укреплению" может описывать любую из кавказских войн. Похоже только это. Похожи только некоторые слова, потому что есть у Толстого и милиционеры, которые ловят сбежавшего Хаджи-Мурата и тыкают кинжалами и шашками в его уже мёртвое тело. Сходство географии не так важно, как сходство человеческих переживаний. Мать плачет о сыне одинаково солёными слезами, будь он замучен в плену или раздавлен русским танком. Мёртвые старухи видят одинаковое небо одинаковыми пустыми глазами — косоварские и сербские, чеченские и курдские, они видят одно и тоже небо, мало похожее на небо Аустерлица. И дом горит одинаково, какая бы бомба в него не попала, американская или русская. Убитые дети теряют национальность. Участники этнической войны слишком быстро становятся неотличимы, деление на правых и виноватых исчезает. В этом бессмысленность и ужас войны, и в том, что всё в ней делают одни и те же хорошие люди, на время думая о других людях как о крысах и ядовитых пауках. Теперь надо сказать о том, что происходило с Хаджи-Муратом, после того, как его бритая голова перестала хватать ртом воздух. Отрезанную голову отправили наместнику Воронцову. Затем она попала в военно-медицинскую академию. Есть такой термин "краниологическая коллекция". Это — собрание черепов. В нём жил Хаджи-Мурат без войны, в окружении таких же безглазых людей, лишённых туловищ. На его черепе уже были арабские и русские письмена, подтверждавшие происхождение. В год смерти Сталина, хотя эти события вряд ли связаны, его передали в Кунсткамеру. Там он лежит где-то рядом с черепом Миклухо-Маклая. Тому, правда, отрезали голову, вернее, отделили череп от скелета спустя много лет после смерти, согласно завещанию самого Миклухо-Маклая. И вряд ли кого удивляло это соседство. Черепа тоже теряют свою национальность, и Хаджи-Мурату было всё равно. "Больше он ничего уже не чувствовал". Потом эту голову лепили заново, заново создавая уши и губы. Это называется — реконструкция по Герасимову. Хоронить этот череп трудно. Вообще формально трудно закопать в землю музейный экспонат. Непонятно также, где это сделать. Могила Хаджи-Мурата неизвестна. О ней спорят, как спорили греческие города о Гомере. Он действительно превратился в татарник, на котором есть розовый отсвет крови. А пока мы курили перед машиной, наблюдая, как тьма наваливается на окружающую нас местность. Скрывались от нас мальцевские стаканы и шуховская башня — метафора водки и радиовремени.

Извините, если кого обидел.

28 января 2010

История про приход и уход (XXI)

Так мы попали в город Богородицк, что был прекрасен. Он был прекрасен не только великой своей историей, но и мелкими её деталями.

Иван Петрович Белкин, написав все свои повести, организовал тут санаторий "Красный шахтёр" скончался и похоронен в саду, разбитом ещё русским рукодельником Болотовым.

Город этот — часть Петербурга, вынутая из северной столицы вместе с первым Бобринским, и аккуратно перенесённая, со всей приличествующей геометрией в сердце России, среди лесов и полей.

Это пять лучей, расходящихся от смотровой площадки на крыше к окраинам.

Но дело не только в этом.

Это точка соединения цивилизаций.

Нам указали гостиницу со смешным названием "Берёзка". Не берёзка было оно, да, в прочем, оказалось, что теперь она значится "У Махмуда". Не "У Махмуда" она была на самом деле, а называлась, скажем "Сияющий Кавказ". Это всё неважно. Первым делом я увидел объявление, что комната для молитв за углом по коридору, и понял, что время рёзки безвозвратно прошло.

И то верно — в гостинице жили дальнобойщики неясных, странных восточных национальностей.

Долго смотрел из окна, как они совершают свой удивительный танец, особый балет — разворачивая фуры так, чтобы они встали спинами, торец к торцу, чтобы невозможно было ночью открыть двери.

Грохотали дизеля и тяжёлые грузовики выписывали удивительные траектории по чёрному ночному двору.