Живой Журнал. Публикации 2010

Я не мог спорить с успешными людьми — голос устрицы негромок, она знает — когда отлупят всех негодяев, то примутся за них. У устриц может оказаться слишком много бананов (как в том сборнике рассказов, эпиграфом к которому автор взял историю с разговорами на берегу), у них может проходить через дачный участок какой-нибудь канал. Или у них в квартире окажется слишком много медных проводов, и тогда ответственный квартиросъёмщик, неудачно правивший коммунальной квартирой, погибнет при неизвестных обстоятельствах, и квартирных устриц отлупят оптом и в розницу, или же на участке незадачливых устриц какой-нибудь морж захочет построить аэродром, а это не понравится Плотнику, вполне возможно, что устрицы не к месту начнут производить какие-нибудь лекарства, а, как известно, они могут произвести что-то другое, и тогда их тоже будут лупить и отковыривать от их радужных раковин. А иногда у устрицы неправильные картографические очертания или слишком много нефти, тогда рядом с ней тонет лодка Плотника, и Плотник вскрывает и кушает устрицу за это обстоятельство.

Устрица иногда просто оказывается в не то время не в том месте.

В общем, жизнь устриц такая, что давно их научила, что есть их будут обязательно. Негромкий голос устрицы плохо слышно. Неизвестно даже, пищит она от радости освобождения или от ужасов оккупации. И вопрос "За что?" задавать бессмысленно.

Честная устрица, впрочем, не говорит от лица какой-то страны. Потому что она знает, что во всех странах есть свои моржи и плотники, во всех странах живут тысячи разных устриц — у одних прямые носы, у других — кривые. Есть стройные устрицы, а есть толстые. Впрочем, есть устрицы "нулевого" номера. Они все живут по-разному.

Только большинство из устриц знает, что когда в окно их раковины влетает ракета, то она не разбирает, какая именно устрица там жила, и чем виновата. А как мы только что выяснили, устрица часто виновата тем, что живёт рядом с какой-то неправильной, тухлой устрицей. А когда уничтожают тухлую, приходится как в хирургии, вырезать некоторое количество хорошего живого мяса.

Я не говорю от имени страны или какого-нибудь народа. Я считаю, что самое трудное говорить сейчас только от своего имени, и если я позволяю себе сказать "мы, устрицы", то это значит, я посоветовался с устрицами, сидящими неподалёку. В прошлой жизни многие устрицы были людьми, и мы знаем, что если к нашему заборчику подъехал Плотник с шашкой в руке, то нас явно будут лупить и жрать, чтобы он не говорил.

В этот момент, когда мой разговор длился уже достаточно долго, успешливые люди как-то осеклись и начали говорить со мной иначе. Они сказали, что не имели в виду "право сильного", что речь шла о долге правого. Что пока я не съел какой-нибудь устрицы, то могу спать спокойно. Но тут они ломились в открытую дверь, потому что были похожи на всадника, подъехавшего к моему домику, когда я ещё был не устрицей, а человеком. Я был пузат, у меня были кривой нос и залысины. И вот к моему дому подъезжал всадник в папахе.

И я сразу понимал, что скоро кого-то будут драть и лупить. Я вовсе не был убеждён, что меня будут первого. Мой лапсердак был рван, и если я разгляжу красную звезду на шапке, то, может быть, Плотник на коне не выведет меня в расход за излишнюю толщину брюха.

Правда, может, он бы держал сторону Петлюры, и тогда, прежде чем меня рубить, он пошёл бы насиловать дочерей Хаима, который жил слева от меня. Может, он оказался бы офицером, снявшим погоны, и тогда он, мой неизвестный собеседник на лошади, побрезговал бы меня убивать. А может, он был бы махновец, и начал бы меня сначала грабить, и я отдал бы ему всё, и, может, прожил бы ещё ночь.

И нечего было бы мне кричать, что в мой домик нельзя. Я же понимал, что если ко мне подъехал большевик — то у него долг избавить мир от буржуев, если он петлюровец, то нужно отстоять Украину, а если махновец — его священный долг перераспределить мои деньги.

Но я точно знаю, что через некоторое время долг начнёт эволюционировать и нечего спрашивать, нужно молиться. Всё равно будут драть и выковыривать.

Мне оставалось бы сказать:

— Ваша правда, господин-товарищ-барин, я же что? Я всё понимаю. И уж те, кого вы вчера повесили вчера — всенепременно бандиты были, и те, кого завтра запорете — обязательно бандиты будут. Нешто мы не понимаем. И у Хаима дочерей вы славно угомонили. Мы-то люди понятливые, знаем. Как кого угомонили, так значит так надо, и иначе быть не могло. Только уж шашкой не машитесь, будьте добреньки.

Но, говоря это, я уже давно не ощущал себя человеком — я покрывался костяным панцирем, как домиком. Я обрастал твёрдой одеждой устрицы, как гробом обрастает недавний мертвец.

Правильные успешливые люди начали меня упрекать, что так обычно говорят те, кто таят злобу. Но я, суетясь, бормотал, что это никак невозможно. Потому как если таить злобу долго, то лучше просто повесится. Что я просто таю тоску — потому что мир несовершенен. И с этим уж ничего не поделаешь.