— Пробки, сам знаешь, — говорят они, и я понимающе киваю. Я поутру всегда понимающе киваю, потому что спросонья не могу говорить. Про себя я думаю — кто едет на дачу в полдень или около того? Когда мои друзья и знакомые, друзья друзей и знакомые знакомых и все их родственники едут на дачи в восемь утра? Кто они эти люди, что едут на дачу, выспавшись? Кто в пробке, кто — Пушкин с Натальей Николавной?
Но мы давно едем на дачу, и я сплю в машине, потом я сплю в каком-нибудь дальнем уголке, чтобы никому не мешать. Однажды я уснул в маленьком загончике для механических тяпок, рыхлителей и газонокосилок. Я ворочался, нажал куда-то затылком — одна косилка внезапно заработала, вырвалась на волю, и её два часа ловили все соседи.
Мне уже можно не тыкать на чужом участке лопатой — я тут просто так, для мебели. Да и мои друзья горазды засадить участок не клубникой, а деревьями и задумчиво приобщаться к высокому. Слушать, например, «Владимирский централ», что завели соседи.
Обычно я просыпаюсь ночью — и вижу вокруг сонное царство. Одни присвистывают, другие причмокивают, третьи всхрапывают. Не в силах найти обувь, я ступаю с крыльца босиком и брожу вокруг потухшего костра. Там я дятлом клюю недоеденный лук от шашлыка и писаю под соседский забор.
Ночью на дачах — особая жизнь. Я слышал, как звучит гармошка, которую волочит по тропинке, взяв за один конец, одинокий гармонист.
Мне внятен тонкий посвист ночных птиц и сумрачных лягушек тени. Я видел крота — от кончика носа и до хвоста ему грациозная стройность и нега дана, и бег его — медленный камня полёт, когда в темноте он падает в вырытый ход.
Я слыхал, поют коты, нет, не те коты, не полевые, а обрезанные и хмельные, о чём поёт ночная птица, повесив стул на спинку пиджака, когда ей не к чему стремиться, и как туман трещит как будто рэп, попав на линии высоковольтной ЛЭП, — трещит, будто тонкий звук путеводной ноты.
Но чу! Пьяные дачники угнали КамАЗ с кирпичом и перекидывают груз через забор. Наутро их осталось восемь.
Утром меня будят.
— Если ты хочешь ехать с нами, то пора собираться. Сам понимаешь…
Я понимаю и киваю головой. Друзья везут меня улыбаясь — в голове у них мягко распускается анекдот «купи козла — продай козла». Они спрашивают меня что-то, и я утвердительно трясу головой. Обычно голова перестаёт качаться, когда я вижу над головой сплетения транспортных развязок Кольцевой дороги.
Я люблю ездить на чужие дачи.
История про молодость
Варвара Викторовна Шкловская рассказывала мне между делом, историю про то, что при введении паспортного режима в СССР многие дамы убавили себе возраст. Убавили решительно, кто на десять лет, кто даже на пятнадцать.
Система была подозрительна, но дураковата.
Но пришёл тяжёлый военный год, и мобилизации подлежали не только мужчины, но и всякий гражданский народ. Мобилизовывали, правда, на строительство укреплений и полевые работы.
Так вот, в принципе можно было сознаться, сдать назад и отказаться от своего паспортного возраста. Не очень представляю как, но можно. Махать свидетельством о рождении — неважно как, впрочем.
Однако многие дамы предпочитали остаться при своих убавленных годах.
Сжав зубы, задыхаясь, кидали землю лопатой.
Молодость дороже.
История про сосну
Посетил, следуя давней традиции, праздник имени Эрика Картмана в Царицыно. Старички передохли от цирроза, кругом изобилие пригожих девок (Или же годы берут свое и я стал менее требователен). Лежу сейчас под деревом в тени и пробавляюсь живым квасом. Нет, положительно, множество пригожих девок вокруг.
Шелестят юбками и грохочут монистами.
История прор Эйхенбаума
Посетил сегодня Ленинскую библиотеку, и не нашёл ничего лучше, чем купить там книгу. Поддержал, так сказать, бумажное книгоиздание.
Печально другое, я забыл, что в книге Эйхенбаум Б. Мой временник. Маршрут в бессмертие. — М.: Аграф. 2001. - 384 с. практически отсутствует справочный аппарат.
Впрочем, что там, "практически". "Практически" — это мусорное слово. Он там отсутствует. Это очень жаль, но я сетую не на составителей, а на судьбу. Нужно восстановить пробел: это текст изначально напечатан в "Эйхенбаум Б. О Викторе Шкловском, в кн.: Мой временник. — Л.: 1929."
Вот он, возможно кому-нибудь пригодится, потому что в Сети его не было.
[128] Виктор Шкловский — один из немногих писателей нашего времени, сумевший не сделаться еще «классиком». Это выражается не только в том, что у него до сих пор еще нет «собрание сочинений» и его не предлагают, вместе с покойными [129] Тургеневым и Достоевским, подписчикам журнала, но и в том, что его многочисленно, ожесточенно и непочтительно обсуждают.