Живой Журнал. Публикации 2012

Но обо всём этом надо говорить с осторожностью, как о всяких приоритетах в научной гонке.

Предчувствуя это, Шкловский задолго говорил: «Мы работали со страшной быстротой, со страшной легкостью, и у нас был уговор, что все то, что говорится и компании, не имеет подписи — дело общее. Как говорил Маяковский, сложим все лавровые листки своих венков в общий суп». Потом, в письме Эйхенбауму от 16 января 1928, он говорит: «Твои опасения неправильны: я не гений. Юрий тоже не гений… Если ты тоже не гений, то все благополучно… А гении мы сообща…»

А в тот час, когда тела воинов, перессорившихся при жизни, уже превратились в прах, их победы делят потомки.

Польза от этого может и есть, но неочевидна. И сколько Шкловский потом ни говорил, что во время зачинания ОПОЯЗа всякая мысль и догадка становилась общей собственностью — всё впустую.

Это отчасти — оправдание своей славы.

Шкловский был харизматичным лидером, символом ОПОЯЗа, несмотря на многочисленные собственные отречения.

В ОПОЯЗе спорили вслух, а приоритеты фиксируются по воспоминаниям или сбивчивым первым публикациям.

Спорили всегда — понятно, если ты выкрикиваешь фразу «Содержание художественного произведения исчерпывается суммой его стилистических приемов», то ожидаешь спора.

Но спор приводит к тому, что в полемике, в криках и поношениях рождаются, как в муках, новые мысли.

Споры похожи на тот сор, из которого растут стихи.

Потом Шкловский говорил, что стиль работы (мыслить вслух) у него со времен ОПОЯЗа, когда они много спорили, «работали в письмах друг к другу», а из этих споров рождались книги.

Шкловский в этом смысле был не присательем, а диктором. Наговаривателем, за которым записывала стенографистка или машинистка.

Чудаков потом записал: «Я, воспользовавшись случаем, ввернул один из давно приготовленных вопросов: как ему это удавалось в 1916–1920 годах?

— Я пишу с такой же скоростью, с какой разговариваю. С какой я сообщаю какую-то новость. Пишу без черновиков. С черновиками — только первые пять лет. Диктую.

Его статьи — это нарезанная на куски (часто произвольно) стенограмма его монолога, произносимого им вслух или мысленно с утра до вечера всю жизнь по поводу литературы и жизни. Их надо было только озаглавливать».

Авторство пока мешалось — так всегда бывает на ранних стадиях любого явления — от изобретения авиации до создания рок-групп.

Незадолго до появления статьи «Памятник одной научной ошибке» Тынянов и Якобсон, встретившись в Праге, хотели возродить ОПОЯЗ — и именно под предводительством Шкловского.

Эту историю подробно разбирает Александр Галушкин в статье «И так, ставши на костях, будем трубить сбор…», посвящённой несостоявшемуся возрождению ОПОЯЗа в 1928–1930 годах.

Есть странная история со словами — сем польше их употребляют, тем меньше задумываются над их значением.

С терминами — тоже самое.

Вот слово ОПОЯЗ — загадочное, и не потому что это аббревиатура.

Загадочное оттого, что оно очень часто означает "Это что-то очень интересное и хорошее, что объединяло учёных и писателей в начале двадцатого века".

Открытия и идеи ОПОЯЗа разбрелись по жизни как табун одичавших коней. Один мой товарищ исследовал дикий табун, что поселился на островах на юге — говорили, что это были утерянные в Гражданскую войну кони, а говорили ещё, что они были отпущены на волю перед коллективизацией казаками, не желавшими сдавать их в колхоз. Они жили своей жизнью, как слово ОПОЯЗ, которое как-то не пришло в колхоз советской науки.

ОПОЯЗ — было слово красивое, сперва удобное в носке.

Неудобные в носке аббревиатуры быстро умирают.

Иногда думают, что они были придуманы большевиками. Действительно — двадцатые годы в Советской России были царством сложно сокращённых слов и аббревиатур, но возникло это всё куда раньше и все эти легендарные «замкомпоморде» куда старше, чем кажутся.

Иногда буквы новых сложных сокращений не соответствовали точному количеству слов, их образовавших, буквы разбегались, сбегались и образовывали причудливые сочетания.

ОПОЯЗ был «обществом» — это очевидно.

Но вот дальше слова и управление между ними теряются.

Шкловский пишет, что это «Общество изучения теории поэтического языка» и сообщает: «Нужно рассказать о небольшом литературном обществе, которое в 1914 году издавало маленькие книжки в крохотной типографии Соколинского на Надеждинской улице, 33. Наверное, это было начало ОПОЯЗа».

Лидия Гинзбург говорит, что это просто «Общество изучения поэтического языка», где «поэтическое» трактуется весьма расширительно.

Эти списки представляют, конечно, исторический интерес, однако лишь в очень малой мере отражают реальную деятельность Общества». Это совершенно справедливое замечание, потому что человек даже поверхностно знакомый с историей литературы того времени сразу заметит нехватку в этих списках Осипа Брика и Евгения Поливанова.

История туманна.