Живой Журнал. Публикации 2012

Меня как раз и интересует эта грань. Где эпатаж в чистом виде, и больше ничего. И где эпатаж отваливается как шелуха, оставляя новаторскую конструкцию.

К примеру, знаменитый Параджанов вполне безумен. Он вообще внеморален — ворует столовое серебро у Катанянов, а потом раздаёт его кому-то. Когда умирает какой-то его родственник, то, улучив момент, когда вдова вышла из комнаты, то расписывает покойника золотой и синей красками под фараона, etc.

Где грань, да.

Маяковский создавался постепенно, будто финансовая репутация человека с банкнотой в один миллион фунтов стерлингов.

Критики могут ответить, но общество всегда инерционно.

И если критик, а пуще того читатель на диспуте задаёт неприятный вопрос, то можно сослаться на внешнюю силу.

Тут весь фокус, что академиков можно приструнить. Например, им можно ответить, как пишет тот же Карабчиевский: «Не один раз на публичных выступлениях, прочтя про себя записку, он объявляет: "А на это вам ответит ГПУ!"».

А в другое время можно сказать: "Вы с кем, мастера культуры? С этой омерзительной, отвратительной скотской властью или с нами, художниками, рискующими свободой?"

Для этого вовсе не нужно жить при страшной диктатуре — власть всегда похожа на руки брадобрея и всегда говорит со своими подданными на языке, похожем на арамейский.

И условный академист понимает, что попал как кур в ощип, как фрекен Бок перед Карлсоном.

Вот оно, важное наблюдение — это важное наблюдение в том, что эпатаж всегда идёт рука об руку с шантажом."В. Шкловский, советовавший обэриутам устроить "шурум-бурум", не знал, что у них уже был опыт подобного скандала, — таковым стал вечер «Три левых часа» 24 января 1928 года, отзывы на который, происходи он в 1913 году, стали бы прекрасной рекламой группе. «Реклама» в прессе появилась, но только такая, какая в 1913 году была совершенно невозможной: в статье Лидии Лесной «Ытуеребо» помимо высмеивания «бессмысленного» творчества обэриутов, уже сквозили явственные намёки на политическую неблагонадёжность группы. При этом намёки строились именно на противопоставлении футуристам: «клетчатые шапки, рыжие парики, игрушечные лошадки. Мрачное покушение на невесёлое трюкачество, никак не обыгранные вещи. Футуристы рисовали на щеках диэзы, чтобы эпатировать буржуа.

В 1928 году никого не эпатнёшь рыжим париком, и пугать некого”».[15]

Шкловский ещё раз появляется в воспоминаниях последнего обэриута — уже спустя много лет: «В заключение хочу рассказать про своего самого большого друга и одновременно друга Шкловского — известного кинематографического художника Якова Наумовича Риваша.

Что связывало этих людей, разных по возрасту (Яша был моим ровесником), да и по профессиональным интересам? Очевидно, их знания в гуманитарных вопросах, 445 и еще — оба зарекомендовали себя блистательными выдумщиками.

Одной из последних Яшиных находок была книга «Время и вещи», которую он решил создать в самом конце жизни (Риваш умер в 1973 году). Рассказывала она о дизайне первой четверти двадцатого века. Пользуясь кинематографическими и архивными связями, Риваш подобрал уникальную коллекцию, около шестисот фотографий. Перед читателем раскрывалась картина вещественного мира, окружавшего людей разных социальных слоев России.

Увидав макет будущей книги, прочитав Яшин текст, Виктор Борисович был буквально потрясен.

— Эта книга, — говорил Шкловский, — неоценима как помощь художникам, режиссерам, а возможно, и актерам.

Тогда же он предложил написать к Яшиной книге предисловие. И написал, как всегда интересно, значительно.

Дело Риваша становилось одновременно делом Шкловского.

Продолжая триумфальное шествие у редакторов и специалистов, книга даже сегодня не защищена от неожиданностей. Примеров немало, вчера их было значительно больше. Вот один характерный случай из, в общем-то, недавнего прошлого. Редактор наконец обретенного издательства, из самых добрых намерений и сакраментального «как бы чего не вышло», предложил замазать белым цветом все лица, которые встречаются на страницах книги…

Давно нет среди нас ни автора книги, ни автора предисловия. И все же если написанные строки помогут появиться на прилавках очень нужной, очень интересной книге, и не в куцем виде, без двухсот изъятых фотографий, а в полном объеме, в каком ее впервые увидел и прочитал Виктор Борисович Шкловский, я бы считал, что эти воспоминания написать следовало».[16]

Извините, если кого обидел.

17 мая 2012

История про то, что два разу не вставать

…Но между двухголовым писателем Ильфопетровым и Шкловским есть ещё более странные сближения.

У белорусского филолога Федуты есть статья под названием "Остап Ибрагимович… Шкловский". (Надо было написать об этом гораздо ранее, но в тот момент, когда я завладел текстом, так стал менять место жительства, а потом и вовсе овладела мной экзистенциальная тоска).