Живой Журнал. Публикации 2012

Браслет упал между камней и мерцал там гранатовым глазом. Они дрались молча, лишь Малыш свистел и шипел сквозь зубы непонятное шипящее слово.

Наконец Малыш надавил Карлсону на шею, и тот на секунду потерял сознание. Когда он открыл глаза, то увидел, как голый телеграфист, не чувствуя холода, любуется браслетом.

Из последних сил Карлсон пихнул Малыша ногой и услышал всё тот же злобный свист. Телеграфист, потеряв равновесие, шагнул вниз.

Страшная пучина вмиг поглотила его.

Воронка тут же исчезла, море разгладилось, и тонкий солнечный луч, как вестник надежды, ударил Карлсону в глаза.

Извините, если кого обидел.

03 июля 2012

Мо

Муж ушёл окончательно и бесповоротно — я поняла это, когда сидела на крыльце нашего дома в Вазастане. Какой-то человек шёл по улице, и я думала: если это не мой муж, то Георг больше не придёт никогда. Дети выросли и разъехались, со мной жил только Малыш, мой Мо.

Я часто вспоминала, как он подошёл ко мне утром и уткнулся головой в колени, — он боялся, что ему достанется жена старшего брата.

— Уж от вдовы старшего брата я постараюсь тебя избавить. — Мой голос тогда дрогнул, стал низким и хриплым.

Потом я часто вспоминала этот разговор.

Прошло несколько лет, и Георг заявился к нам в дом. Кажется, он хотел договориться об алиментах, но ему не повезло. Малыш учился водить машину и парковался в первый раз. Я услышала хруст — и сразу поняла, что случилось.

А Малыш не заметил ничего, увлечённый борьбой с рулём и педалями — я приказала ему отъехать от дома, припарковаться и ждать. Быстро собрав вещи, я заявила, что для нас начались каникулы.

Мы пересекли Балтийское море на пароме и углубились на юг, проглотив по дороге Данию, как одинокую тефтельку.

На белом польском пляже я наблюдала за Мо, — белая майка, белые шорты и полоска коричневого загорелого тела между ними, он играет в волейбол с распущенными девчонками — на сорок килограммов похотливого тела килограмм спирохет. Я уже ненавижу их, лёжа в пляжном кресле. Но вот, переехав в Венгрию, мы снимаем номер в гостинице. Не подлежащим обжалованию приговором я вижу в комнате единственную огромную кровать.

Мо смотрит на меня, и вопросительный знак в его глазах отсутствует.

Я, однако, не стану докучать ученому читателю подробным рассказом о его мальчишеской самонадеянности. Ни следа целомудрия не усмотрел непрошеный соглядатай в этом юном неутомимом теле. Ему, конечно, страшно хотелось поразить меня неожиданной опытностью, стокгольмским всеведением сочетаний, сплетением рук и ног на индийский манер, но я показала ему, что он только ещё намочил ноги в этом океане — и до свободного вольного плавания вдали от берегов ещё далеко.

Тогда-то, посередине винной Венгрии, в отсутствие вины, и начались наши долгие странствия по Европе. Мы жили в мотелях, и подозрительная к мужчинам-педофилам Европа принимала нас, подмигивая мне выгодой феминизма. Мы видели белый серп швейцарских снегов, грязь Парижа и Венецию, где, в райской келье с розовыми шторами, метущими пол, казалось, судя по музыке за стеной, что мы в Пенсильвании.

Там, в Венеции, мы застряли надолго.

И вот тогда он встретил Карлсона — тот влетел в наш дом, как шаровая молния. Предчувствие беды вжало меня в кресло. Но это явление испугало только меня, Малыш отнёсся к Карлсону радостно. Он часто подходил к Карлсону, сидевшему на пляже с книгой в руках. Они перекидывались мужскими вольностями, и снова Карлсон часами следил за пляжным весельем моего маленького Мо.

Однажды я не дождалась его вечером. Он вернулся под утро, и выяснилось (недолгие расспросы, скомканный платок), что Карлсон под предлогом того, что покажет ему, как работает пропеллер, прибег к фокусу с раздеванием. Несмотря на пылкие обещания, мой Мо исчез на следующий день.

Только через несколько дней я узнала, что, вдосталь насладившись, Карлсон открыл малышу Мо тайну смерти его отца. Тогда я поняла, что это вовсе не мюнхенский немец, как он представлялся, а наш соотечественник, подслушавшее чужую тайну ухо. Сладострастник смотрел на мучения Мо, сам, наверное, не подозревая о губительной силе своей репризы, — Мо, выйдя от него, тут же ослепил себя пряжкой от брючного ремня.

Бабочка сама влезла в морилку, сама насаживалась на булавку, а я, представляя это, чернела от горя. Мой сын, мой любовник, мой маленький Мо убит Карлсоном, хотя всё ещё лежит, как бабочка, на учёной правилке, внутри белого больничного кокона.

И тогда я поняла, что нужно делать.

Когда-то, давным-давно, в порхающей как бабочка Рapilio machaon с его полоской голубизны-надежды в перспективе, в то придуманное время, я подарила Малышу крохотный пистолетик. Он был похож на настоящий — да и, собственно, был настоящим; для лёгкого превращения его из куколки, кукольности игрушки нужно было добавить всего одну детальку. Карлсон всё время пытался выклянчить у Малыша этот пистолетик, приводил его за руку к водопаду слёз и мучил упрёками. Чёрная металлическая игрушка перекочевала было в карман Карлсона, но я настояла на её возвращении в дом.