Живой Журнал. Публикации 2013

При этом зритель получает массу удовольствия, одни, потому что в фильме удовлетворено желание Мезальянсовой "Покажите нам красивых живчиков на фоне красивых ландшафтов", другие, потому что это действительно добротная экранизация Фицджеральда. Третьи, оттого, что эта история "про чувства".

Второй раз после "Титаника" постаревший на пятнадцать лет Ди Каприо умирает за любовь и всё такое.

Но только тут не всё просто.

На самом деле Фицджеральд оттого и большой писатель, что рассказывает историю, которую можно толковать по-разному. С одной стороны, это — история великого чувства к пустой женщине (так трактовали это современные автору критики), с другой стороны мы видим, что и сам герой Ди Каприо имеет червоточинку — он брат тому новорусскому пацану, что вышел из грязи, был бойцом в пехоте какого-нибудь уралмаша, а потом поднялся до дачного замка и шашлычного карнавала, что кажется вечным. И вот он хочет всё бросить к ногам дочки второго секретаря райкома, которая мало отличается от резиновой куклы. Вряд ли стоит завидовать этим сильным чувствам.

Тем более, что они — типовые.

Эта история повторена многажды в искусстве — а в жизни я сам её наблюдал несколько раз.

Причём Фицджеральд говорит о выдуманной цели мягче, а в фильме Лурмана зрителю просто тычут в нос тем, что Гэтсби не хочет выстраивать будущего, а хочет вернуться в прошлое.

Этот сюжет присутствует в одном из лучших (если не лучшем) фильмов о наших девяностых — "Москве" Зельдовича. Там, если кто не помнит, писатель Сорокин соединил чеховскую вишнёвую историю с победившим Лопахиным и ещё пару-тройку сюжетов. У Лопахина есть мечта (ничем не хуже, чем у Гэтсби, кстати) — он хочет построить балетную школу. Ну вот запала ему в детстве эта красота, что прям не слышит он стука судьбы в дверь, и, разумеется, его, как и Гэтсби, застрелят- прямо на сцене, обрызгав кровью белую пачку балерины.

Очень много образованных мальчиков в девяностые, тех мальчиков, что читали про праздник, который всегда с тобой и отзвуки века джаза, соотносили американский карнавал с отечественным.

Я очень хорошо помню это время.

Его будут любить всё больше и больше — потому что это такое свойство воспоминаний. Люди любят свою молодость тем больше, чем дольше живут.

И, чтобы два раза не вставать, скажу: в рассказах о карнавале очень интересна роль наблюдателя. Читателю и зрителю вовсе не хочется отождествлять себя с Пьеро или Арлекином, ну их прочь. Хвастаться тем, что ты был бутлегером или валил пацанов на стрелке — дело рисковое. Лучше быть свидетелем-рассказчиком, приглашённым на пир. Рассказчики живут дольше, они чаще выживают. У нас есть своя традиция рассказчиков, которых пригласили к нуворишу, самая интересное, что в романе Грина "Золотая цепь" происходит ровно то же: герой, оказавшийся в нужное время в нужном месте, попадает в сказочный мир больших денег и больших диковин, там — разлучённая любовь, коей он свидетель.

Кончается это понятно как: "Что ожидает нас сегодня и вообще?

Автомат качнул головой, открыл рот, захлопал губами, и я услышал резкий, как скрип ставни, ответ:

— Разве я прорицатель? Все вы умрете; а ты, спрашивающий меня, умрешь первый".

В общем, все умерли.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2013

День славянской письменности (24 мая) (2013-05-24)

Поезд пересёк границу города, и за окном мелькнули огромные фортификационные сооружения, оставшиеся ещё с давних водяных войн во время Эпидемии.

Мальчик прилип к окну, наблюдая за горящими на солнце куполами и белыми свечами колоколен. Купола двигались медленно, поезд втягивался под мерцающую огнями даже в дневном свете надпись «Добро пожаловать! Привет репатриантам!»

Мальчику даже захотелось заплакать, когда в поезде вдруг заиграл встречный марш, и все купе наполнились ликующими звуками. Он оглянулся на родителей — отец был торжественен и строг. Мать не плакала, лишь глаза её были красными. Видно было, что для неё, русской по крови, это была не просто репатриация, а возвращение.

Они прошли санитарный контроль и получили из рук пограничника временные разрешения на проживание. До этого у мальчика никогда не было документов — этот кружок с микрочипом был первым (не считая прошения о сдаче экзаменов с трёхмерной фотографией, на которой он вышел жалким и затравленным зверьком).

Их поселили в просторном общежитии, где семья потратила немало времени, чтобы разобраться с хитроумной сантехникой. Родители притихли: казалось, они сразу устали от впечатлений, а мальчика, наоборот, трясло от возбуждения.

До экзамена были ещё сутки, и он пошёл гулять.

Прямо у общежития был разбит большой сквер с памятником посередине. Мальчик чуть было не спросил у пробегающего мимо сверстника, кому это памятник, но сам вдруг узнал фигуру. Это был памятник Розенталю. Это был человек-легенда, человек-символ.