Живой Журнал. Публикации 2013

Гамулин брёл по пыльным комнатам, волоча за собой гармонь, как автомат — будто советский солдат по подвалам Рейхсканцелярии.

Группа приехала на следующий день, и начались съёмки. Товарищи Гамулина привезли новую плёнку и голоногих актрис. Но и новый запас часто шёл в брак: сыпалась основа, превращаясь в пыль и труху. Это происходило постоянно — явно кто-то нагрел на контракте руки. Тогда звали Гамулина с его гармонью. Странное дело — несколько дней подряд после того, как он рвал душу протяжными песнями, неполадок с камерами и плёнкой не было.

Но и тогда съёмки всё равно не шли — все, начиная с режиссёра и заканчивая последним осветителем, пили черешневую и вишнёвую вкупе с укропной и тминной прямо на съёмочной площадке. Актёры пили и плакали, размазывая слёзы по гриму. Как было не пить, когда напрасно старушка ждёт сына домой и пропадает где-то вдали след от корабельных винтов.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

27 августа 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-08-29)

Что-то в этом году мои одноклассники не устраивали встречу.

Оттого я вспомнил прошлую, то, как ходил в на неё много лет назад. Я пошёл на встречу одноклассников. Встреча была — мама не горюй.

Топология тел наших тел была странна. Толстые стали худыми, а худые — толстыми. Мы помнили, как надо топтаться в школьном спортзале под звуки лучших ансамблей мира — «АББУ» и «Boney-М». Мы ещё не забыли соревнование Аллы Пугачёвой и Софии Ротару.

Мы знали когда-то разницу между блатными пластмассовыми октябрятскими звёздочками и обычными металлическими. На одних Ленин глядел с чёрно-белой кладбищенской фотографии, а на других — курчавился золочёным металлом. С ними была своя беда — звёздочка эта быстро отрывалась от булавки. Начнёшь драться во дворе, замесишь врагов как квашню, ан — глядь, тебя из октябрят уже кто-то разжаловал в беспартийные школьники.

Говорили, что колючие лучи пластмассовых звёздочек тачают подпольные предприниматели — грузинские цеховики.

Мы одели мышиную школьную форму в семьдесят третьем, вот соученики меня волокут по коридору мимо дверей классных комнат, и я становлюсь похож на солдата Роммеля — в кургузый пиджачок втирается ядовито-жёлтая мастика. Мы ещё ничего не знаем о том, что такое чилийская хунта, в кабэ у деда сделали новый истребитель.

Мы учили загадочный предмет «Обществоведение» по кроваво-красному учебнику, похожему на партбилет. А в её главе, посвящённой призыву и службе звенела чеканная формулировка: «А кто, кроме жалкого труса и отщепенца, почтёт за тяжкий труд эту священную обязанность». Мы помнили всё про старые цены, и хотя знали что такое тришестьдесятдве, главными остались другие — томатный сок за десять копеек с кровавой горкой соли рядом, газировка за алтын, квас (большая за шесть) и мороженое, превращающееся в молочный коктейль в большом алюминиевом стакане. Само мороженое в вафельном стаканчике с розочкой по двадцать. Мы помнили, как с него убрали розочку, а потом вернули, прибавив к цене копейку. А потом убрали, оставив цену навсегда размером в очко.

Но это были семечки по сравнению с двухсотрублёвой ценой на родные левис, несогласным — стоящие колом джинсы «Верея».

С высоты старшего возраста мы ненавидели Катю Лычёву и с недоверием относились к смерти Саманты Смит.

Мы собирали какие-то странные вещи для голодающих африканцев и жителей Центральной Америки.

Мы помогали деньгами бастующим шахтёрам Англии.

Теперь мы пили под отечественное и плясали под французское. Особенно было интересно, как пляшут бандит с прокурором.

И теперь можно было подержать первую красавицу класса за раздавшиеся бока или спустить руки чуть ниже. Всё было можно.

Одноклассницы мои, как и я, происходили из страны на четыре буквы, где секса, как известно, не было. Теперь все добрали своё по-разному.

Надо сказать, что я часто ходил на встречи однокурсников, благо выпусков было много — и в нескольких учебных заведениях. Здесь всё было другое — на удивление, почти никто не менялся визитными карточками, да и род занятий многих остался неизвестным.

Приятель мой хватал всех женщин за жопы. Я спорил и много выиграл в спорах, предсказывая его поведение и то, когда и что он произнесёт. Я-то знал, что в середине вечера он начинает называть всех женщин «пьяное животное», а всех мужчин поголовно — «зайцами». Наши бандиты, правда, несколько напряглись — они не знали — не очень ли это позорно, когда тебя называют зайцем.

У талмудических евреев, впрочем, имелось по поводу зайцев своё мнение, но они его вслух не высказывали.

Структура людских сообществ повторялась — во всякой компании есть синий чулок, есть пьяница, соня из чайника, свой заяц, герцогиня и шляпники. Так было и с одноклассниками, с однокурсниками и с сослуживцами. Впрочем, сослуживцев теперь у меня не было.