Живой Журнал. Публикации 2013

Тебе остается не касание к телу, а жизнь в воспоминаниях. Об этом прекрасно сказано в «Жизни Арсеньева»…

Знаешь, мой отец был тяжело ранен на войне, и один осколок так и остался у него в груди. Этот осколок опасно трогать, потому что он может, чуть двинувшись, попасть по артерии в сердце. И потеря любимой — как осколок в груди. Сначала он болел — вот интересно — болел, а неживой, а потом зарос.

Он врос в тело, и отец перестал его чувствовать. Но время от времени, когда что-то происходило, рана начинала ныть. Тогда отец ворочался, прижимая ладонь к груди, а мать сразу бежала вызывать скорую…

…Да, а имущества у неё было — вертящийся стул и антикварное немецкое фортепиано, да и те остались на её прежней квартире.

— Что? — спросил Мальчик. В горле у него пересохло, и он не узнал своего голоса.

— Ничего-ничего, — ответил Евгений Абрамович. — Это я так, задумался.

— Ну, я пойду, — сказал Мальчик, и, не дождавшись ответа, выскользнул за дверь. Евгений Абрамович прошелся по комнате и снова посмотрел в окно. Вместо домов, составлявших двор, перед ним было знакомое, родное лицо, которое он запретил себе вспоминать.

— Да, — снова сказал он себе, вспоминая, — имущества у неё было — вертящийся стул и антикварное немецкое фортепиано, да и те остались на её прежней квартире. Пожалуй, единственный плюс тут в том, что смерти я не боюсь.

Но Мальчика уже не было в комнате.

На следующий день мальчик снова не пошёл в поликлинику, но школа напомнила ему о себе странным образом.

В дверь позвонили (он сразу вспомнил анекдот о канарейке), но на пороге оказалась молодая женщина в чёрном. Она улыбнулась и назвала его имя. Оказалось, что она новая учительница в школе и её послали проведать ученика, болеющего уже почти месяц.

Они стояли между двойными дверями, почти прижавшись друг к другу, и мальчик почувствовал, как всё плывёт у него перед глазами — он и раньше представлял себе девочек, приходящих в его дом. Это были разные одноклассницы, одна недотрога, а другая — разбитная циничная девчонка, но тут всё было другое.

Чувствуя запах духов и чужого тёплого тела, он повёл женщину в свою комнату, с ужасом оглядываясь и видя вокруг беспорядок.

Учительница перебирала книги на его тумбочке и хвалила за то, что мальчик много читает.

Рассудительность оставила его, когда они сели рядом на диванчик, и женщина начала диктовать ему номера пропущенных им глав учебника. Внезапно в дверь не позвонили даже, а забили кулаками.

На пороге стоял всклокоченный Чучельник.

— Она у тебя? — выдохнул он, делая странные знаки.

Мальчик с ненавистью посмотрел на него.

— У меня учительница… — начал он.

— Идём на кухню, скажешь ей, что сделал чай.

И Чучельник сжав его локоть, поволок мальчика по коридору.

— Я всю дорогу бежал, боялся, что опоздаю. Это вам не канарейки. Это…

Он говорил что-то бессвязно и долго, но мальчик вырвался и побежал к себе. В комнате никого не было, только медленно выправлялась вмятина на диване.

Он оглянулся в растерянности.

Чучельник, меж тем, ввалился в комнату, радостно улыбаясь. Мальчику захотелось ударить его.

Но Чучельнику было не до этого.

— Это ведь смерть твоя приходила, а ты и не понял, дурачок.

— Какая смерть? Что?

— Твоя, твоя смерть. Смерть ведь к каждому приходит своя. Тебе ещё повезло, у тебя вон какая. А ко мне приходила приёмщица стеклотары с островов. Был там один пункт посуды, приёмщица там была в центнер весом, ну и… Чёрт, не о том, я — главное, успел.

Я ведь её на улице увидел, как она идёт — и сразу понял, что к тебе. Балахон такой чёрный… И холод, такой холод, будто меня окунули в формалин…

Мальчик слушал его молча, и понимал, что почти верит в эту историю.

Наступил третий день — всё такой же будний и пустой.

На этот день Старуха Извергиль заказала женщину из одной фирмы помыть окно. Эта женщина мыла её окно уже лет двадцать.

Два раза в год она приходила в её комнату и под придирчивым взглядом старухи молча мыла стёкла по старинке — досуха протирая их старыми газетами.

Но сейчас оказалось, что женщина полгода как умерла, и неизвестно, какова будет новая. С работниками был дефицит, и теперь окно ей помоют в непогожий день, что удивительно неправильно. Стоп-стоп, подумала она, а назначила ли я день? Она так была удивлена новостью, которую рассказал ей равнодушный работник, что не помнила, на какой день назначила работу. Она злилась, аппарат, синтезирующий голос, хрипел, и на том конце провода всё переспрашивали по десять раз. Днём раньше, днём позже — не в этом дело. Дело в том, что привычный порядок рушился, и это больше всего раздражало старуху.

Гулко тикали напольные часы, мальчик возился в своей комнате, новый сосед, насвистывая, прошёл по коридору в туалет.

В середине дня он вернулся откуда-то довольный, звенел графинчиком у себя, а потом решил прибираться. Несколько раз он сходил к мусорным бакам, вынося какие-то пакеты, а потом начал вынимать из оконной рамы вбитые туда ещё в блокаду гвозди.

Старуха вбирала в себя эти звуки, нервно ожидая прихода уборщицы.