Живой Журнал. Публикации 2013

Все разговоры оканчиваются требованием каких-то мгновенных перемен. А вот что потом — никому не понятно.

То есть, точка кипения споров происходит в момент обсуждения того, можно ли здесь и теперь что-то прочитать, послушать и посмотреть без денег.

А вот ситуация через десять-двадцать лет обдумывается мало.

И, чтобы два раза не вставать — как-то мне кажется, что через десять лет нас могут ждать инструментальные новости. В эпоху электронных книг никакого театрального рассыпания текста в прах или сожжения партитуры не нужно — после определённого количества прочтений всё может быть организовано более обыденно. Тут ведь дело не в том, чтобы уничтожить пиратов, о которых все так много сейчас говорят, как класс. Их роль в обществе может быть минимизирована — ну и типа, всё. Это как разрешённое ныне самогоноварение.

Если оно не представляет опасности не то, что для рынка, а не меняет социальный ландшафт, то оно и не преследуется.

Много говорят о мотивации создателей текста.

Но дело в том, что чтение тут на периферии финансовых процессов. Просто писатели более крикливы.

Но большую часть объектов от кино до музыки теперь делается коллективно.

И погоду могут делать крупные киты с желанием обладать правом распоряжения на долгие годы: нужна им ситуация, когда программист может законно стырить у них кусок программы через год-три? Да ни в жисть!

Писатели же косвенные участники процесса. А вот аудио-, кино- и софткорпорации — участники непосредственные. Я пока не могу придумать им аналог в этом Новом Средневековье. Монашеские ордена? Какие-то иррациональные братства?

А мелкопоместные творцы — будут на содержании у герцога.

Извините, если кого обидел.

10 декабря 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-12-11)

В своём тексте "Смерть Вазир-Мухтара" Юрия Тынянова" Солженицын несколько свысока разбирает тыняновский текст. Это довольно странный разбор — такое впечатление, что Солженицын считает себя послом русской литературы XIX века, присланным в далёкую страну разбираться с платежами и невольниками. Солженицын пишет: "“Толстые ноги солдатки были прохладны, как Эльбрус” (и это — вовсе и не коснувшись их; плохо)".

И в этом какое-то катастрофическое непонимание литературы двадцатых годов и вообще художественной картины мира.

Тынянов пишет о Том, как медленно, с остановками, Грибоедов едет на юг, приближаясь к своей гибели.

Его настигает жара.

Жара плавит воздух, и горы дрожат в фиолетовом мареве.

Наконец, они достигают остановки Один из спутников остаётся ночевать в душной комнате.

А "Грибоедов с доктором миновали солдатскую слободку. Загорелая солдатка, подоткнув подол, мыла в корыте ребенка, и ребенок визжал. Толстые ноги солдатки были прохладны, как Эльбрус.

Прошли. Солнце садилось.

В самом деле, горы были видны прекрасно.

Становилось понятным, отчего у горцев так пряма грудь: их выпрямляло пространство. Грибоедов обернулся к доктору и представил ему горы, как своих знакомых".

Солженицын выступает здесь даже не как посланник толстовского текста, а как человек внутри простого реалистического романа, который так любили в советских издательствах.

Грибоедову, автору и читателю вовсе не нужно трогать ноги солдатки.

Вообще ничего не нужно.

Не нужно нарушать этого текста, в котором не нужно ничего досказывать.

Досказывание нелепо, как объяснение анекдота.

И вот, когда ты пришёл с жары, будто неправильный шпион, и видишь женщину, чужое счастье, чужую прохладу и покой, вовсе не нужно вкладывать персты туда, куда тебя не просили. В этом тонкая поэзия прозы двадцатых, которая была во многом родственна просто поэзии.

Извините, если кого обидел.

11 декабря 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-12-14)

В книге Шелеста "Лечу за мечтой" (как оказалось теперь, прочитав её мальчишкой, я до сих пор помню большинство эпизодов этих документальных рассказов наизусть), есть такой эпизод:

"Как-то вылет задерживала плохая видимость. Васин подошел к самолету. О чем-то спорили механики, стоя у чана, в который обычно сливали остатки кислоты. Васин взглянул на маслянистую бурую жидкость, и, то ли ему показалось, то ли так и было на самом деле, жидкость эта пребывала в легком движении, словно ее снизу подогревали горелкой, но до кипения еще не довели.

Между тем механики притихли.

— О чём вы тут шумели? — беззаботно спросил летчик.

Вокруг чана их было трое, и они почему-то мялись.

— Э! Видно, я помешал важной беседе, — Васин хотел было последовать восвояси. По тут один из механиков откашлялся и смущенно проговорил:

— Вот, Валентин Петрович, этот друг берётся на спор вытянуть голой рукой из чана двугривенный…

Васин бросил быстрый взгляд на друга, поняв, что его разыгрывают. Все же он спросил с улыбкой:

— А на что спор-то? Поди, на пол-литра?

— На бутылку коньяку, Валентин Петрович… Рискните бутылкой, а? — выступил вперед сам друг. Он смотрел на Васина с самоуверенной усмешкой.