Живой Журнал. Публикации 2013

— В юности любил грузинские вина — они тогда в СССР замещали то, что называется «французскими винами». Потом полюбил тяжёлые и сладкие крымские вина. Потом случилось то, что случается со многими мужчинами, набирающими возраст — я больше стал пить крепкое — и часто вовсе не виноградные спирты. Водка, кстати. очень строгий напиток — куда строже в общении, чем коньяк. Она требовательна не только к себе, к своей температуре, но и к обстановке и к столу…

В общем, если я сейчас стану пить, то, наверное, сосредоточусь на крепких сорокаградусных (и выше) напитках.

***

— Какой роман вы считаете последним (на сегодняшний день) великим романом?

— По-моему, все великие романы остались в прошлом веке. Я считаю, что великий роман — это вовсе не идеальный роман. «Доктор Живаго» вызывает множество претензий у разных, вовсе не глупых людей, но это роман великий. А вот «В круге первом» не великий, как мне кажется. «Тихий Дон» великий роман, и «По ком звонит колокол» — тоже. И «1984» — тоже.

Не знаю, не могу определить — но последние романы такого рода надо для очистки совести поискать в литературе шестидесятых-семидесятых. По обе стороны океана.

Извините, если кого обидел.

27 января 2013

История про то, что два раза не вставать (2013-01-28)

— На каких языках читаете?

— Я изобрёл способ читать и писать на всех языках мира. Небольшие сложности были с узелковым письмом, но и их я преодолел. Правда, когда я читаю и пишу, то не всегда понимаю прочитанное и написанное.

— А что из прозы на английском разволновало и запомнилось — за последнее время любой длительности?

— «Последнее время любой длительности» — это, по-моему, прекрасная фраза. Я её, пожалуй, украду. И если любой длительности, то это Толкин — я его даже переводить пытался, потому что наших переводов ещё не было. Мы брали растрёпанные покетбуки в Иностранке и их передавали из рук в руки. У меня даже сохранился читательский билет старого образца, где была страничка с надписью: «Подпись лица, выдавшего билет______», и там была аккуратно вписана фамилия «Родина».

— Что можете сказать о Маркесе и его «Сто лет одиночества»?

— Роман Габриэля Гарсиа Маркеса «Сто лет одиночества» с тех пор как его напечатали в 6 и 7 номерах «Иностранной литературы» за 1970 год, пережил период чудовищной двадцатилетней популярности, а потом двадцать лет некоторого равнодушия в наши дни. За те двадцать лет он был несколько перехвален, за последующие — незаслуженно подзабыт. Для многих он остался единственным произведением латиноамериканской литературы, а Маркес единственным именем латиноамерианского писателя. По-моему, роман хороший.

Уместно сказать, что переводил его Валерий Столбов вместе с Бутыриной, а потом — Былинкина. У меня вышел однажды казус: я довольно долго время писал про женщин и женскую прозу под псевдонимом Ева Перонова. И вот, однажды у меня дома раздался звонок. Какая-то женщина спросила меня, действительно ли я — Ева Перонова? Я стал отбрехиваться, но она довольно властно сказала, что спорить бессмысленно. И что для меня у неё подарок — книга Эвиты Перрон с её автографом. Я решил, что меня разыгрывают друзья, но всё равно поехал за подарком. Оказалось, что переводчица Былинкина работала когда-то в Аргентине и у неё сохранилась книга. Автограф действительно был — но не с «Вова, я ваша навеки», конечно.

Просто подпись.

***

— Очень интересно ваше мнение о работах Фолкнера. В частности, какой роман (после/кроме «Шума и Ярости») вас задел и почему.

— Знаете, это очень хороший вопрос — и вот почему: я Фолкнера плохо знаю. Но не от лени, или там не от небрежности. Несколько раз я приступал к Фолкнеру, и ощущал, что у меня не получается его читать (конечно, я его читал в своё время по обязанности, быстро, когда мне читали курс американской литературы — но это не настоящее чтение). Так вот, я откатился обратно, как поредевшая волна бойцов от осаждённой крепости. Но я ощутил то, что Фолкнер очень музыкальный писатель — в смысле какого-то очень чёткого звука, похожего на ропот-рокот, какого-то неумолкаемого описания — и ты понимаешь, что можешь только войти в эту реку и двигаться с ней, а поперёк идти не можешь. При этом умом я понимал, что из Фолкнера можно очень многое вывести и в современной Америке, можно многое понять вообще в литературе, но завершить этот опыт у меня не получилось.

— А с кем же, елки-зеленые, про Фолкнера поговорить?

— Надо было бы со Зверевым,[7] но он умер.