Живой Журнал. Публикации 2015

— Скажу, что украли, — спокойно ответила она. — И… не провожайте дальше.

Она слегка коснулась его щеки сухими губами и исчезла в темноте.

Круг вышел из гулкой пустоты вокзала и сразу же свернул в пивную. Веселье, кипевшее там с вечера, утихло, и только горькие пьяницы, те, что с глазами кроликов, сидели за столами. Круг прошёл мимо этих людей и спросил водки.

Водка нашлась, но явно самодельная и пахла керосином.

За соседним столиком сидел железнодорожник в форменной тужурке со скрещёнными молотками в петлицах. Он был пьян, и давно пьян. Железнодорожник вёл давний разговор с невидимым собеседником:

— А я бы с обезьяной жил. Можно побрить, если уж невмоготу станет. Обезьяна ругаться не будет…

Круг быстро выпил свою водку и вышел.

_{И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.}

Извините, если кого обидел.

15 августа 2015

Отрывок из черновика (2015-08-26)

Они встретились случайно — на дороге под Кишинёвом. Август клонился к закату. Наступление уже замедлялось, оно продолжалось где-то далеко на западе ухали пушки.

Тут был польский край, вернее, много раз бывший польский.

Старшина курил на броне танка, а к заднему катку был привязан румынский пленный.

Пленный ходил на длинной бечеве и не унывал — ему уже рассказали, что король Михай решил воевать с Гитлером.

Когда рядом остановился виллис, старшина не повёл бровью.

Но капитан заорал ему в контуженное ухо:

— Шура! Это ж я!

Они обнялись в нарушение субординации. Мехвод смотрел на чужого капитана с испугом, но старшине своему доверял. У старшины было три «Славы», да только две из них — третьей степени.

А капитан был гладкий, от такого жди беды.

Но эти двое уселись рядом на корму танка, а водитель «виллиса» притащил им бутыль в оплётке.

Мехвод прилёг в теньке, и до него только доносилась обрывки истории про какого-то их общего приятеля, что воевал в Войске Польском, тоже танкистом, но не было от него вестей, а Варшава, куда тому хотелось заглянуть, горела сейчас, как промасленная ветошь.

— А вот где наш Александр Иваныч, боец ташкентского фронта? — весело гогоча, спросил капитан. — Где он со своим чемоданчиком, полных пустых надежд? Ему ж лет пятьдесят сейчас? А? Поди, превратились его накопления в порошок, или танк для Родины прикупил? А то спекулировал лендлизовской тушёнкой? Или вот, представляю себе, как он пробирается на передок, а на краю окопов фрицы вытрясают из него золотые червонцы.

В голосе капитана было что-то личное, нерастраченное презрение.

Но старшина не отвечал. Молчание было долгим, так что капитан забеспокоился.

— Повесили Александра Ивановича, Остап Ибрагимович, — ответил старшина наконец, — румыны и повесили. Вместе с Зосей повесили в Черноморске, в сорок втором. Он туда вернулся перед войной: любовь, Остап Ибрагимович.

Капитан застонал протяжно, как стонут раненые.

И что-то там, наверху вышло такое, что пленный румын полез от них под тридцатичетвёрку, зарываясь в землю, как крот.

Мехвод не мешал ему, надо спать, а не суетиться.

За ними сейчас придёт ремонтная летучка, будет не до сна.

Поскольку тут уже начали комментировать, так я расскажу, что из этого потом получилось:

МЕЧТА

Малыш был хороший мальчик. Более того, он был сын хороших родителей.

Он хорошо учился и хорошо вёл себя.

Поэтому он поступил в один московский институт, где готовили дипломатов. Там готовили ещё много кого, но сложность заключалась в том, что нужно было ещё найти хорошую работу в хорошей стране. Одно дело — бродить по Елисейским полям, а другое — жить посреди каменистой пустыни, экономя воду. Одно дело пить пиво в Бонне, а совсем другое — сидеть в заложниках внутри бамбуковой клетки.

Малыш по-прежнему хорошо вёл себя и в результате попал в Швецию.

Жизнь его катилась медленно, как фрикаделька в соусе.

Однажды он познакомился со старым Карлсоном, бывшим поверенным в делах Швеции в Бразилии.

Бывший поверенный говорил по-русски, и это немного насторожило молодого человека. Но он написал докладную записку об этих встречах и успокоился.

Карлсон был алкоголик, но Малыш, как и полагается дипломату, был устойчив к алкоголю. Одним словом, в этих встречах не нашли ничего страшного.

За бутылкой настоящей шведской водки он рассказывал Малышу о делах прошлого. Они сидели на крыше дома Карлсона в креслах-качалках и курили. Карлсон рассказывал о паровых машинах, абстрактной живописи, спутниках-шпионах, шведском телевидении и шведских жуликах и, разумеется, о королях и капусте. Ведь, всё-таки, он был бывшим поверенным в делах Швеции в Бразилии.

Как-то они курили, глядя на шведские крыши, и Карлсон упрекнул Малыша, что тот слишком хорошо ведёт себя.

— Ты жизнь проживёшь свою, и сожалеть будешь о том, — сказал Карлсон. Он, конечно, не очень хорошо говорил по-русски, и порядок слов казался Малышу непривычным.

— Но можно весть себя дурно, и потом всё равно пожалеть, — возразил Малыш.