Живой Журнал. Публикации 2015

— Господи, вы еще свои пиждаки помните? Я уже прежних мужей фамилии не помню, не то, что лица, а вы — про пиджаки!

— Ну, так чего у нас там пиджаков-то, полторы дюжины на нос от силы, ну две. Иное дело мужья))

— Вот при переездах это проявляется наиболее ярко!

— Да, часто выпадет что-то из шкафа — пыльное, уже высушенное временем — и не поймёшь, муж это какой-то, или неучтённый любовник.

И начинаешь всматриваться в стенки шкафа — не нацарапал ли он ногтями своё имя.

Извините, если кого обидел.

29 октября 2015

… (2015-11-03)

…но это ещё что — я видел писателя Пронина.

Я сидел в своей чистенькой маленькой комнатке, и вдруг ко мне вошли опоздавшие к лету писатели-фантасты. Главным у них был писатель Пронин. Я, правда, не читал книг писателя Пронина, но всегда ценил его за чуткую душу, зоркость глаза и за то, что он не спит по ночам и комментирует разные разности в Живом Журнале. А уж когда я его видел воочию, ему всё время давали пухлые конверты с деньгами. Это ещё больше внушало уважение.

Не сел бы я с каким-нибудь басурманом за стол. А с писателем Прониным — сел.

Ну вот скажи, дорогой читатель, какой резон мне пить с американцем? Ну какой?

Ну был бы хотя бы англичанин и с каким-нибудь секретом от нашего государства. Аглицкое парей держали б.

Ну решили б ничего в одиночку не пить, а всего пить заровно: что один, то непременно и другой, и кто кого перепьет, того и горка. Началось сего дни пари, и пили б мы до моего очередного отъезда в Ясную Поляну, да шли б наравне и друг другу не уступали и до того аккуратно равнялись, что когда один, глянув бы за окно, увидал, как оттуда чёрт лезет, так сейчас то же самое и другому объявилось. Только англичанин б видал чёрта рыжего, а я б говорил, будто он тёмен, как мурин.

А потом бы хозяева нас заперли, дали рому, и вина, и холодной пищи, чтобы могли и пить, и есть, и своё пари выдержать, — а горячего студингу с огнем не дали бы, потому что в нутре может спирт загореться. Так и сидели б, и пари ни один из нас друг у друга не выиграл; и наступила б оттого такая дружба народов — только держись.

А с Прониным сел бы я за стул и за стол бы сел, потому что писатель Пронин двоих англичан стоил.

Так вот, писатель Пронин ввалился ко мне в комнатку и сноровисто разбил тарелку. Потом он оглянулся на меня и закурил вонючие писательские папиросы. Такие папиросы специально выдают писателям, чтобы всем остальным было ясно, что писатель рискует жизнью на благо человечества. Писатель Пронин выдохнул чёрный дым и хитро посмотрел мне в глаза: что, забыл, дескать, меня? Я действительно забыл.

Дело в том, что писатель Пронин был похож на Русскую Освободительную Армию — не ту, что ходила под командованием какого-то упыря-предателя, а настоящую, что время от времени давала прикурить каким-то негодяям и освобождала от них сопредельные народы. Сопредельные народы жутко радовались и сыпали под гусеницы танков Русской Освободительной Армии розовые лепестки, корицу, кардамон и лавровый лист. Но потом дело принимало иной оборот — Русская Освободительная Армия останавливалась на привал, хоронила своих павших бойцов, разматывала портянки и доставала оловянные кружки.

Сопредельные народы понимали, что портянки воняют, негодяев всё равно уже нет, а лавровый лист, кардамон и корица куда-то делись. Сопредельные народы переименовывали выживших пришельцев в Русскую Оккупационную Армию и начинали ворчать. А Русская Оккупационная Армия сначала противно уставу нервно курила на караульных постах, а потом убиралась восвояси. Сопредельные народы собирали окурки и посыпали ими могилы павших оккупантов.

Конечно, этого можно было избежать, если бы прямо на границе каждому освободителю выдавать под роспись специальную бумажку, в которой написано, что он обязан быстро проучить негодяев и, если останется живой — может выпить десять оловянных кружек крепких напитков и тут же валить восвояси. Но об этом всё время забывали и гости, и хозяева. И вот выходит какая-то дрянь: кто прав — неизвестно, и единственные, кому хорошо, так это убитым освободителям-оккупантам из русской армии, которые сидят среди облаков с небесными оловянными кружками, пьют на вдохе палёную амброзию и никогда не смотрят вниз.

Так вот, писатель Пронин грохнул тарелку оземь и, заскучав, пошёл смотреть на других людей, правда, и пообещав мне, как Карлсон, десять тысяч тарелок взамен одной разбитой. Потом он постучался ко мне ночью — тарелки у него опять не было, зато он был увешан бутылками, как революционный матрос гранатами. Пахло при этом от него кислым, как из жбана с суслом.

Я очень переживал — потому что я знал историю про то, как джип писателя Пореенко остановили на выезде из пансионата автоматчики и потребовали вернуть чайную чашечку за шестнадцать рублей.

За тарелку автоматчики просто бы меня расстреляли у КПП — даже не вывели бы в лес, чтобы послушать пение птиц напоследок.