Живой Журнал. Публикации 2016, январь-июнь

Я несколько раз в жизни пытался попасть в репинский музей — и все мне было заказано. Не то, что бы я жизни не мыслил без Репина, но очень меня раздражало, что музей то закрыт на ремонт, то в нём вечный обед — большая жратва, то все ушли на выходной.

Но теперь я дорвался-то до музея. Несколько беседок, что стоят в огромном саду, носят какие-то греческие названия. Самая высокая беседка, напоминающая пограничную смотровую вышку, лишена ступеней. Чтобы туда не лезли, а потом не прыгали вниз головой оттуда репинские фанаты, видимо. Артезианский колодец забит монетами и не журчит струёй. А могила художника, спрятанная в кустах, окончательно делает Пенаты похожими на Ясную Поляну.

Внутренность хаотического дома забавна, но единственный говорящий сотрудник там злобная старушка, велящая надевать музейные тапочки голосом армейского старшины. Так прямо кричит — ужас!

Но самое интересное в этом музее не это. Дело в том, что он похож на самолёт.

Точь-в-точь, как стюардесса в салоне самолёта, молча улыбаясь, учит пассажиров обращаться с надувным спасательным жилетом, на середину каждого зала выходит безмолвная старушка. Затем звучит механический голос, и старушка тычет указкой в предметы обстановки. Лицо её бесстрастно, губы сжаты, что придаёт всей ситуации очень странный оттенок.

Я так впечатлился, что ушёл из музея в казённых тапочках.

Тех самых.

Извините, если кого обидел.

11 апреля 2016

История про непонимание (2016-04-12)

Вот ещё, кстати, о прелести (не) понимания.

(В продолжение разговора о том, как осуществляется коммуникация в Сети).

Я как-то написал рассказ, в котором была фраза про человека, «о котором, будто набрав крови в рот, молчали архивы». Это метафора лихая, но всяк, читавший писателя Набокова, помнит, что в одном месте он мимоходом рассказывает о генерале, ставшем известным во времена русско-японской войны, Куропаткине. И вот Набоков пишет: «Дело не в том, удалось ли или нет опростившемуся Куропаткину избежать советского конца (энциклопедия молчит, будто набрав крови в рот)».

Непонятно было, оставить ли эту фразу, как отсылку к Набокову — для тех, кто понимает, или заменить на «будто набравши камней в рот», чтобы глуповатые, но начитанные люди не придирались.

Никогда не угадаешь, что решит начитанный человек.

Кстати, смерть Куропаткина загадочна — он не был расстрелян (расстреляли его сына), он уехал в деревню, основал там школу, где и преподавал до своей смерти в 1925 году.

Иногда к смертной дате приписывают «убит бандитами» — но возможно это лишь эхо прижизненных слухов. В 1922 году дневники Куропаткина начали печатать в «Красном архиве», когда он ещё мирно сидел в псковской деревне. Знаменитый советский историк Михаил Покровский в предисловии написал, что Куропаткин убит. Бывший генерал прожил ещё три года, а обстоятельства смерти по словам биографов были вполне мирные.

Но набоковская фраза звучит совершенно справедливо — ему обстоятельства смерти темны, и, возможно, кровавы — не расстрел, так нож бандита.

Что до меня, то я пришёл к некоторой вольности, прочитав тысячи книг (в этом нет никакого героизма — мне за это платили деньги).

То есть, можно всё. Никакой приём не запрещён.

А вот люди, что находятся на промежуточной стадии, формируют свою оценку из странных вещей. Они выцепляют что-то знакомое, и на основании странной детали решают, хорошо или плохо. Скажем человек любит книги про Гарри Поттера, и вот решает, что это хорошо, потому что похоже на рассказ о мальчике со шрамом и в очках.

Или плохо — потому что украдено из рассказа о мальчике со шрамом и в очках.

То есть человек бродит по миру книг со своей персональной линейкой и думает, что непонимание — это стыдно, и нужно как-то оправдаться.

«Всё бы ладно, но читатель, сука такая, потом пиздит не по делу, а художнику это больно и обидно».

Извините, если кого обидел.

12 апреля 2016

История про то, что два раза не вставать (2016-04-14)

Ходил, кстати, в поликлинику.

Там в очереди сидела старушка (в этой очереди было две старушки, записанные на правильное время, но на другой день — и та, о которой речь, была одна из них).

Старушка долго пыталась прочитать отчество врача, написанное на двери, но была слабовидящей.

Она обратилась к старичку рядом, но он оказался слабослышащий.

В результате, не вынеся десяти минут их душераздирающего разговора, я сделал политическую ошибку и всё старушке разъяснил.

Тогда она спросила меня, где я живу (разговор шёл о том, что к нашей поликлинике приписали всех от Манежной площади до Арбата и от Белорусской до Савёловской), и я зачем-то раскрыл карты — сказал, что раньше жил на Тверской-Ямской у площади Маяковского.

Оказалось, что старушка живёт на Камергерском, что, вообще, говоря, неплохо.

Но я совершил вторую ошибку — сказал, что в соседнем доме со мной жила поэтесса Софья Парнок.