Живой Журнал. Публикации 2017, октябрь-декабрь

Радость так сильно проступила на лице Павлика, что дядя комически зажмурился.

Они вышли втроём, и Павлик катился впереди, как мяч, зажав в руке потный пятак. Один раз Павлик споткнулся, и пятак, вырвавшись из его руки, покатился по асфальту, звеня и подпрыгивая. Однако мальчик слышал странную музыку в этом движении — это была затухающая последовательность звуков, она легко описывалась простыми числами, так же легко, как он цапнул этот пятак, и вытерев о штаны, побежал вперёд.

Они быстро добрались до Восьмой линии.

— Ты тут головой особо не крути, вдруг тебя за шпиона примут. Вон, тебе самому везде шпионы кажутся, — хмуро пошутил папа.

— Завод Козицкого несекретный, — ответил Павлик. — Тут телевизоры делают. Я знаю.

— Тут телевизоры, а за углом на «Нептуне» — не телевизоры.

— Миша, — прервал дядя, — не забивай мальчику голову. Ему это не надо.

Они подошли к проходной, не к общей, а какой-то странной и дядя переговорил с вахтёром. Папа остался на улице, а Павлика провели внутрь, и дядя всё время крепко держал его за плечо. Они шли какими-то коридорами вдоль цехов, не показываясь никому на глаза. Сладко пахло лаками, тёплым деревом и даже электричество, казалось, тоже издавало тёплый ламповый запах.

Наконец, они пришли в странный зал, уставленный разноцветными новенькими роялями, и тихо встали за портьерой.

— Успели. Вот они, идут, — шепнул дядя.

С другой стороны в зал входили люди, и Павлик сразу понял, что они иностранцы, хотя никто ещё не произнёс ни слова. Заговорили по-английски, Павлик ничего не понимал, а голос переводчика был тих и неслышен.

Наконец, один из иностранцев, судя по всему, главный, отделился от группы. В руке у него был большой чёрный табурет из тех, на которых крутятся пианисты. Он водрузил его у старинного рояля, что стоял поодаль.

На музыканта он не был похож. «Точно — шпион», — решил Павлик.

И действительно, играть иностранец не умел. Ну, или почти не умел. Нет, играл он просто как-то странно.

Меж тем, хозяева — директор завода, какие-то люди в мятых пиджаках, секретарша в блестящей кофточке, только отводили глаза — иностранец чудил, он валился вправо и влево на своём табурете, как пьяный в коммунальном коридоре, который сшибает велосипеды и ванночки.

Движение было хаотичным.

Но вдруг Павлик почувствовал, что не всё так просто — в рассыпавшихся звуках была какая-то логика, сила их нарастала, пространство в зале застывало, делалось жёстким.

Павлику очень хотелось убежать, потому что иностранец крутил головой, не поднимаясь с фортепьянного стульчика, будто искал его глазами.

Но дядя держал его крепко, и было видно, как он напрягся.

— Надо уходить, надо уходить, — зашептал он.

Голос дяди изменился, будто он набрал в рот песка.

Они стали пятиться, и тут Павлик сделал какое-то неловкое движение, что-то треснуло под ногой.

«Мистер Стенвей» — прошелестел стон принимающей стороны. Но иностранец уже прервал игру, а его сопровождающие рванулись вперёд, как спущенные с поводка собаки.

Всё пришло в движение, но музыка странным образом не прерывалась, она ширилась и наполняла весь коридор, как вода в берлинском метро. Павлик смотрел этот фильм о войне, где затопило метро, и ничего страшнее той смерти не мог себе представить.

«Бежим!» — обдал его жаркий песочный шёпот.

Они бежали по коридору, уже ничего не стесняясь, и вдруг вывалились в сгущающуюся темноту улицы, прямо под копыта двух конных милиционеров.

«Не останавливайся! Задержу! Задержу их!» — дунуло у него над ухом, и Павлик побежал. Он всё же остановился и внезапно обнаружил, что один из милиционеров замахнулся на дядю чем-то длинным, но тот не упал, а осыпался.

Ветер понёс тёмный песок по улице, и Павлик ощутил колкие удары песчинок по щекам.

Но рядом уже появился папа, и он тащил его дворами, потом они прыгнули в троллейбус. Опомнился Павлик только когда они подходили к дому.

— Я говорил ему, что это плохая идея, но кто ж меня будет слушать… — бормотал папа.

— Что за идея? — спросил Павлик строго.

Папа снова забормотал, что долго рассказывать, и что он знал, что Павлика нужно как-то подготовить, но, понимаешь, это не моя тайна. Однако было понятно, что рассказывать придётся.

— Эти милиционеры… — начал Павлик.

— Да никакие они не милиционеры. Просто у них шинели похожие. Впрочем, слушай.

— Понимаешь, наш дядя… Ну он не совсем дядя… Вернее, не наш дядя…

— Шпион?

— Дурак, почему опять шпион… Хотя… Ты слышал о Песочном человеке?

— Песочный человек? Ну, да, такой рассказ у Гофмана.

Впрочем, Павлик вспомнил сразу же о том, что кроме страшного песочного человека из этого рассказа, он видел и другого, который был добрым, и которого любили дети.

Зигмунд Йен, немецкий космонавт, приезжал к ним в школу. Вослед за ним приехала и дюжина немецких школьников, а потом Павлик с несколькими одноклассниками в ответ съездили в Берлин.