Живой Журнал. Публикации 2017, октябрь-декабрь

Селифан с Петрушкой куда-то подевались, знакомцы мои уехали в соседнее имение, а я всё так же сидел под яблоней со своими записками.

28 августа

Чужой праздник и беседы с чужими детьми.

Вернулись ездившие в соседнее имение. Не стал их расспрашивать, чтобы не расстраиваться. Мне говорили, что они выписали цыган с медведем, половых с водкою, грузин с газырями, хохлов с салом и разбитных девок с напрасными обещаниями. Нет, не хочу знать, что там было! Впрочем, у некоторых в волосах я видел солому. Отправился в сельскую школу, отечески говорил с детьми, рассказывал им, как важно беречь платье снову. Дети робели, боялись подойти, пока какой-то проказник не крикнул, что у меня зад сахарный.

И…

29 августа

Заседание литераторов.

От нечего делать я покинул кресло-качалку и отправился на собрание литераторов, которых по старой памяти привечал граф. Сошлись там и либералы, и почвенники, говоря о вещах насущных, как то: о ценах на чернила, о том, на каком собрании подают бесплатный чай, а на каком — кормят только чистой поэзией, какой книгоиздатель грабит умеренно, а какой — грабит вволю, но зато с улыбкой.

Предметы меня волновали не весьма: как все либералы, я считал, что власти вороваты, а почвенники туповаты; как все почвенники, я думал, что либералы вороваты, а власти туповаты. Либералы убеждали меня в том, что нужно присягнуть какой-то высшей ценности, однако не объясняли, в чем её суть. Почвенники, наоборот, присяги никакой не требовали, утверждая, что я уже присягнул по рождению.

В молодости своей я хотел примкнуть к либералам, да оказалось, что при перемене имущественного положения быстро превращаются они в почвенников. Беда была и в том, что и почвенники легко оказывались теми же либералами. Деваться было некуда — к тому же, когда я сошелся с земцами, оказалось, что они состоят ровно из тех же почвенников и либералов.

Но эти собрания я любил до чрезвычайности — крики, шум, все кричат, то и дело рождается какое бон мо, а потом все вместе пьют чай с пирожками, а когда и появляются половые с лафитничками.

Слаб человек.

Предчувствие не обмануло меня: литераторы жаловались на жизнь, на книгопродавцев, рассказывали трагические истории о том, как чернь неуважительно отнеслась к ним на улице, как упали нравы и в какой опасности мы находимся.

Я уже собирался покинуть собрание, как вдруг увидел всё тех же молодых дам! И — о Боже! — с ними был давешний N. Сердце мое облилось кровью, будто баранина на огне — соком.

30 августа

Пти-жё и неожиданное расставание.

Этот страшный человек продолжает мучить меня. Сегодня он прогуливался с тремя прекрасными дамами и попеременно жал ручку одной, помогал перейти через мосток другой и смешил третью.

Ради этих милых созданий я и выбрался на пикник, но увидел, что подойти к моим милым ангелам невозможно. Всюду был он. Однако тут мне улыбнулась удача — компания расположилась в вынесенных к пруду креслах и принялась играть в пти-жё.

Сперва я думал, что нужно послать Петрушку за картами, но вышло, что я совсем не знаю светских развлечений.

Выяснилось, что нужно просто вспомнить самый гадкий, самый безнравственный свой поступок. В смущении перебирал свои прегрешения: полковая касса, маменькин браслет, Аксинья-солдатка, Фрося, Акулина, дочь мельника… Не то, не то!

Вспомнил я как-то и свой позор. Тогда пришёл я в благородное собрание, чтобы поживиться профитролями и чёрной икрой. Однако ж на входе стояли молодцеватые церберы и строго на меня посмотрели. Фамилия моя не произвела на них никакого впечатления. Напрасно я кричал, что ранен в боях за Отечество, и предъявлял нашивки.

Делать было нечего, и я скромно встал поодаль.

И в этот момент произошло счастливое событие: я понял, что стал практически персонажем знаменитого рассказа англичанина Честертона. Суть рассказа была в том, что и гости загородного клуба «Двенадцать верных рыболовов», и слуги означенного клуба ходили ровно в одних и тех же фраках. Это изрядно помогло герою рассказа упрочить своё благосостояние.

Тут же, будто угадав мои мысли, ко мне подбежал распорядитель и вручил поднос с прованской клубникой. Я вошёл в залу (церберы перестали меня замечать, я стал как бы прозрачен) и принялся носиться туда и сюда. Хруст французской булки, канонада шампанских пробок, звон немецкого хрусталя…

Счёту мужским часам и дамским сумочкам после первой дюжины я уже не вёл.

Но была пора убираться подобру-поздорову. В этот момент меня снова нашёл распорядитель и, вручив казённый зонт, велел проводить одну светскую даму к экипажу. Я вышел с ней под струи дождя и подвёл к чему-то чёрному и лаковому. Дама изящно склонилась над ридикюлем и капнула мне монеткой в ладонь. Я кланялся и благодарил, облизываясь.

Зонт, впрочем, я тоже оставил на память.

Нет, что ни говори, тогда светская жизнь была упоительна…

Наконец я вспомнил, а потом и рассказал, историю про то, как я украл в одном доме три рубля с серванта.