Живой Журнал. Публикации 2018

Он даже передвинул кровать от стены, опасаясь, что гипсовый амур как-нибудь ночью бросится на него врукопашную, не ограничившись стрелами.

Распределение было неудачным, но на удачное он и не рассчитывал. Три года, и он покинет этих сумасшедших и отправится в мир чистой науки. Впрочем, психиатру не пристало называть их сумасшедшими. Это было слово неверное — они были просто «больные».

Больница поселилась в старой усадьбе на окраине мегаполиса.

Вроде и город, а вроде и нет — огромный парк рядом с кольцевой дорогой, вечером можно выбраться в театр, если не хочешь нарушать с коллегами указ по борьбе с пьянством.

Больница состояла из трёх корпусов: главный и ещё два полукругом, по границам большого двора, поросшего редкой травой. Барановскому рассказали, что князь тут устраивал парады из крепостных, вспоминая свою боевую молодость. Барановский всё время путал имя давнего владельца, несмотря на то, что оно было похоже на его собственное. Главное, он не путал больных. Но всё же — Бобринский или Боровский… Нет, неважно.

Его учитель, старый профессор, рассказывал на лекции, что к моменту полётов в космос алкоголики перестали видеть чертей. Некоторые видели немцев-карателей, кто-то — инопланетян, а вот черти пропали: сменился контекст психоза.

Исчезли воображавшие себя наполеонами. Сейчас в палате найдёшь разве Сталина.

Рядом дышал соблазнами большой город — и Барановский колебался, поехать ли в Автово к Зое, или всё же к Рите на Гражданку.

Эти величины были взаимозаменяемы, как пациенты, но требовали разной подготовки и схем лечения.

К Рите или к Зое? Боровский или Барятинский — да всё едино, всё решится в последний момент. Можно сходить в библиотеку, не надо даже брать книг — на стене висит щит с историей усадьбы — размытый дореволюционный снимок, военные развалины и главврач, получающий орден. Там и написано… Боровский, кажется.

Молодой врач любил сидеть на крыльце и глядеть, как больные в начале дня выходили на пространство между корпусами, будто для утренней поверки.

Пациенты, впрочем, не бродили по двору хаотически, а строились в шеренги. Пять или шесть человек замирали на минуту, менялись несколько раз местами, а потом удивительно чётко шли от одного корпуса к другому. Ать-два — шагали они по плацу.

И вот уже бежал другой больной, что кричал как командир: «Перестройка! Перестройка!»

Этот больной ходил с портретом Генерального секретаря на груди. Фотография облысевшего человека была пришпилена к халату булавкой, и он изводил Барановского разговором о том, что родимое пятно на голове главы государства меняет форму, мельчает, стирается понемногу, и это особый знак им всем.

Барановский вежливо слушал про секретаря и его пятно, как слушал всякий другой систематизированный бред

Пятно было не просто так — метина, предчувствие перемен, знак, одним словом.

Но по команде «Перестройка!» больные и правда перестраивались и снова шагали по двору.

Барановский сидел на крыльце и курил уже третью сигарету. Мысленно он обряжал больных в кафтаны старой русской армии, надевал на них парики и шапки, вооружал старинными ружьями.

Как-то он на минуту решил, что кто-то из его предшественников придумал безумную схему групповой терапии… Но нет, тут и слово «безумный» было скользким, неверным, да и про такую новацию он знал бы.

Вчера с ним произошёл неприятный случай.

Про схемы лечения в психиатрии он знал много, а вот с кожными болезнями был знаком слабо.

Поэтому вечером он с тоской разглядывал старика в процедурной.

У того на спине была экзема страной формы — похожая на букву «ф».

Но это Барановский был в тоске, а вот больной сидел прямо и безмятежно улыбался.

Старик был давно стабилизирован и прожил тут лет двадцать. Выходить ему было некуда, мир не ждал пациента Ф.

«Выглядел фертом», — или как там? Может, франтом?

Но опасность была в другом.

— Инфекционное или нет? Ну, нет, наверняка нет. Не должно… — уныло думал Барановский.

Он психиатр, а не дерматолог, в родинках и экземах он ничего не понимает.

Он сходил к коллегам, и один из них, старый одинокий циник Абрамович, успокоил его: опасности не было, это не заразно. Циникам Барановский всегда верил больше, чем оптимистам.

Однако старик «ф» не выходил у него из головы.

Барановский поднялся в кабинет и позвонил, чтобы прояснить свою вечернюю судьбу. Но тут его постигла неудача — Зоя уехала, а Риту он рассеянно назвал Зоей, и тем самым освободил себе вечер.

Поэтому Барановский решил провести вечер нравственно — скучая в библиотеке. Там, вместо путеводителя по усадьбе, он зачем-то стал листать ветхий альбом с газетными вырезками.

Вдруг он обнаружил напечатанную в «Саратовском курьере» заметку о приказчике, у которого на спине оказалось родимое пятно в форме буквы «добро», а у его брата была буква «веди».

Раздел курьёзов, 1904 год — с соседнего листа на Барановского накатила волна Японского моря, в которую уткнулся крейсер, не сдающийся врагу. Лязгнули кингстоны, крейсер скрылся из глаз — с разноцветными флажками на мачтах, что особым образом передавали буквы.