Живой Журнал. Публикации 2018

Так, кажется это и называлось — флажная азбука. Или флажковая? Тряпичная азбука, одним словом.

«А» было флажком с кружком посередине, «Б» с полосочкой и так далее. Матросы с помощью флажков сообщали: «Погибаю, но не сдаюсь».

Сам Барановский помнил памятник погибшей в иное время другой эскадре. Это было под Новороссийском — на памятнике флаги-буквы были сделаны из жести.

Буквы всегда собираются в слова, написаны ли они на бумаге или же на камне и ткани.

Старый Абрамович, к которому Барановский пристал с этими историями, только отмахнулся.

Но среди старых карточек Барановский нашёл историю нищего инвалида, который, несмотря на увечье, в остальном был физически совершенно здоров. Безрукий алкоголик с идеальной печенью, вечный жилец здешнего отделения для буйных, он нес на себе букву «ю».

Теперь Барановский стал пристальнее следить за утренним парадом пациентов на плацу. Буквы многих он уже знал и теперь обнаружил в движении людей что-то осмысленное.

Он перебрал эти буквы и понял, что слева идёт пациент с буквой «в», за ним шизофреник с «е», третьим держит равнение другой — с «ч»… «Н», конечно, предполагалась в этом ряду, Барановский догадывался о нужной букве, даже не помня лица больного.

Он написал однокурснику, письмо было полно шуток и иронии, но просьбу он постарался сформулировать чётко.

Однокурсник уже был одной ногой за границей, его сдувало ветром перестройки, потому что этот ветер дул с востока на запад. Но будущий американец не пожалел своего времени и просьбу выполнил.

Через неделю пришёл ответ. Конверт распирала фотография, снимок статьи в журнале. Пациент, знакомое название больницы — той, где он коротал дни.

Буква была чётко видна — прямо под лопаткой.

Но больше Барановского поразила подпись под статьёй.

На всякий случай взяв с собой непочатую бутылку, он выскочил из своей комнаты. Дверь за спиной хлопнула неожиданно сильно, и Барановский скорее почувствовал, чем услышал, что гипсовый амур таки рухнул на пол.

Идти было недалеко — шесть шагов. Барановский сделал их и без стука ввалился к автору.

Вместо приветствия Барановский спросил его с порога:

— Абрамович, а вы не встречали людей с отметинами в виде еврейских букв?

Старик-психиатр посмотрел на него долгим тяжёлым взглядом и стал медленно расстёгивать пуговицы рубашки. Он повернулся, и молодой врач увидел у него на спине странный крестик.

— Мой отец, — мрачно сказал Абрамович, — так и звал меня — «Алеф». У нас тут все с буквами, так назначено.

— А кто их должен сложить вместе? Эти ваши буквы?

— Сами сложатся. Может, — веско ответил старик, — это память Бога, его заметки свыше. Заметки на человеческих телах. А на чём ему ещё записывать? Тут вопрос, имеем ли мы право читать?

Они пили долго и мрачно, и бутылка Барановского растворилась в куда большем запасе Абрамовича. Пили они так, что, вернувшись, Барановский забыл захлопнуть пустую раму форточки, затянутую марлей.

Парк шумел тревожно, из него летели в форточку стаи комаров. Рядом с кроватью лежал амур, похожий на дохлого белого голубя.

Комары мучили Барановского всю ночь.

Он расчесал себе спину, а наутро зуд усилился. Барановский встал спиной к мутному зеркалу, в которое смотрелся ещё старый князь, держа другое — зеркальце для бритья — перед глазами, и увидел то, что ожидал.

Под лопаткой у него, перевёрнутая, но хорошо видная в зеркале, горела буква «я».

_{И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.}

Извините, если кого обидел.

17 июня 2018

История про то, что два раза не вставать (2018-06-18)

Он говорит: «Я часто бываю в отчаянии. Ну, надо в этом признаться, ну отчаяние, да. Куда деваться? Скрывать-то мне уже поздно. Отчаяние, так отчаяние.

Я поэтому сейчас расскажу трагическую историю.

Страшных вещей на самом деле не так много в жизни. Даже смерть чаще всего бывает не страшной, а скучной и унылой.

Страшного я видел не так много, но то, про что я сейчас расскажу, впечатлило меня изрядно. Это не была сцена смерти или бабьего воя по покойнику.

Я сидел в популярном тогда заведении “Пироги на Дмитровке”.

Это было модное заведение среди тех, кто не знал ещё слово “хипстер”.

Не знаю уж, что там сейчас, но тогда за час сидения за столиком свитер так пропитывался табачным дымом, что вонял даже стиранный.

Там я и сидел: что пил, кого ждал — неважно.

А за соседним столиком нетрезвый человек средних лет пытался понравиться девушке.

И вот, заплетаясь, он совал ей в окольцованный нос главное событие своей жизни. Этот человек два дня и две ночи стоял в оцеплении вокруг Совета Министров РСФСР. Был у него в активе август девяносто первого, дождь и ворох надежд. Вот про это он рассказывал девушке за столиком, а та, видно, ждала кого-то.

Нос у девушки звенел пирсингом, но мой сверстник не замечал этого.