История про то, что два раза не вставать (2020-12-07)
…Часто в качестве упрёка бросают фразу, записанную поэтом Липкиным: «А Христа печатали?»
Липкин пишет: «В широкой парадной было не очень светло, но я довольно ясно увидел человека лет 30, спускавшегося по лестнице мне навстречу. В руке он держал толстый портфель.
Человек был явно чем-то напуган. Сверху низвергался высокий, звонко дрожащий голос Мандельштама: — А Будда печатался? А Христос печатался?
Вот что произошло до моего прихода. Посетитель принес Мандельштаму свои стихи. Это была, по словам Мандельштама, довольно интеллигентная дребедень, с которой к Мандельштаму иногда приходили надоедать. Мандельштам рассердился на неудачного стихотворца еще и по той причине, что в этом виршеплетении была фронда, Мандельштам этого не выносил, во-первых, потому, что боялся провокации, а во-вторых, — и это главное — он считал, что поэзия не возникает там, где идут наперекор газете, как равно и там, где тупо следуют за газетой. Неумный автор стал жаловаться на то, что его не печатают. Мандельштам вышел из себя, он сам печатался с большим трудом, крайне редко, и выгнал посетителя. Когда я поднялся на указанный мне этаж, Мандельштама уже у перил не было (а я снизу видел, как он над ними, крича, наклоняется чуть ли не до пояса), мне открыла дверь длиннокосая девушка и, впустив меня, посмотрела на меня жалостными восточными глазами.
Через много-много лет я рассказал о происшествии с Буддой и Христом Ахматовой, Анна Андреевна весело рассмеялась: «Узнаю Осю».
Мандельштам успокоился не сразу. «И почему вы все придаете такое значение станку Гутенберга?» — характерным для него певучим и торжественным, при беззубом рте, голосом укорял он меня, и мне стало нехорошо от того, что он как бы соединял меня с предыдущим посетителем»[4]
.То есть мысль тут такая: вот ты слаб и ничтожен, а великие люди (или даже не совсем люди) были в той же ситуации и не петюкали, не ныли и не куксились.
Но фраза эта лукава: не в том дело, что для Спасителя публикация не была единственным дорогой к человеку, а в том, что Христос вечен и дожил до больших тиражей.
Христос был богочеловек и как соберутся двое в имя Его, он и по сей день между ними.
Одим словом, в этом упрёке что-то от неправомерного сравнения. Нету денег? Что-ты переживешь, Сталин вообще денег в руках не держал. Болит ножка? А у червяка вообще нет ножек, и он не ноет, не ноет, не ноет!
А как не ныть человеку, который вдруг понимает, что жизнь коротка, вторых шансов нет, Гутенбергова традиция истончается, а возможность быть услышанным — предмет теории вероятности.
Ну и далее по тексту http://rara-rara.ru/menu-texts/nytyo_moyo
И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.
Фигак
В восемь утра Малыша разбудил сановитый, как русский боярин, Боссе. Он возник из лестничного проёма, неся в руках чашку капуччино с пеной, на которой лежал шоколадный узор. Боссе был в грязном кимоно с драконами, которое слегка вздымалось на мягком утреннем ветерке.
Он поднял чашку перед собою и возгласил:
― Omni mea padme hum!
«Да, так начинается новый день, ― подумал Малыш, от неожиданности пролив молоко. ― Всё начинается с молока, пролитого молока. Джон Донн уснул и ― фигак».
Последнее он произнёс вслух.
― Фигак, ― заметил Боссе, ― это наш народный герой.
― Герой, да. Сын Фингала.
― Господи! ― сказал он негромко, разглядывая залив из окна. ― Как верно названо море, сопливо зелёное море. Яйцещемящее море. Эпи ойнопа понтон. Виноцветное море. Ах, эти греки с их воплями Талатта! Талатта!
― Ты слышишь, наш сосед на крыше опять стрелял из пистолета? ― Боссе не вникал во всё это словотворчество. ― Слышишь, да? Сегодня приедет этот русский, и нас, неровен час, застрелят вместо этого идиота. Так всегда бывает в фильмах ― случайный выстрел, а потом всех убивают.
Они вместе арендовали жильё в старой башне, помнящей короля Вазу.
― Это будет совершенно несправедливо, ― Голос Боссе звучал особенно угрожающе под древними сводами. Однако Малыш не слушал его, он уже выходил, наскоро затолкав бумаги в портфель.
Он представлял себе бушующее море и несущуюся по нему ладью. Там, на носу, сидел Фигак, странно совмещаясь с героями его любимого Шекспира. Дездемона с платком, Ричард с двумя принцами на руках и Макбет в венце. Весь мир ― фигак. Мы тоже, тоже мы фигак-фигак-фигак! Нет повести печальней, и фигак!
Но Фигак всё же должен был встретить отца после долгих странствий. Они были долго в пути, чуть было не встретившись на Западе и почти было встретившись на Востоке, и вот, для окончательного узнавания…
Но тут Малыш отшатнулся от края тротуара.