Живописец теней

– А почему я должен это скрывать? Впрочем, могу и держать себя в узде. Остаток жизни проживу один. Не такая уж большая разница с тем, что я имею сейчас. У меня за всю жизнь не было постоянной связи.

– И какая женщина пойдет на это?

– Не знаю. Может быть, кто-то из таких, как вы…

– Я лично не смогла бы, – сказала Сандра. – Даже с тобой. Я даже представить себе не могу интимную сцену с мужчиной.

– А может быть, заплатить?

– Честно говоря, я и сама об этом думала, – сказала Клара. – Но отвергла эту мысль…. Все эти секреты, ложь… мне этого и так хватает, еще одного вранья я просто не выдержу.

– А почему не сказать правду?

– Мир еще не созрел. Может быть, лет через пятьдесят…

– А может быть, и раньше… уже в следующем поколении, если честно рассказать им, через что мы прошли…

– Забудь и не вспоминай! Народ всегда будет нас ненавидеть… Очень больно? Смотри, все лицо отекло.

– Плевать на лицо.

– Ты обязательно найдешь свою любовь. Ты ведь еще молод. Найдешь себе спутника жизни, будешь с ним жить. Само собой, тайно, чтобы не дразнить гусей.

– От них-то я и устал. От гусей… От секретов… Хочу жить нормальной счастливой жизнью…

– Хочешь, я позвоню твоему дорогому компаньону?

– Мой дорогой компаньон валяется в постели со своим американским любовником… Не хочу смотреть на его довольную рожу.

– Ты должен заявить в полицию. Тебя же ограбили.

– Шутишь? С каких это пор полиция начала расследовать преступления против гомосексуалов?

– Попытайся хотя бы уснуть, Виктор. Это серьезно: если есть хоть небольшое сотрясение мозга, ты должен отдыхать.

Они вышли из комнаты, послав ему воздушный поцелуй. Две обычные немецкие женщины, подумали бы непосвященные, две замечательные медсестры, аккуратная и порядочная пара родных людей, – как трогательно, что сестры живут вместе… жаль, что они никого себе не нашли, но сами знаете, после войны мужчины в дефиците… Два любящих сердца. И любовь научила их, как обмануть враждебный и не понимающий их мир.

Виктор вернулся в Швецию сразу после Нового года. В чемодане, отправленном багажом с вокзала Цоо, лежали десять выдающихся полотен немецкого девятнадцатого века. Картины прошли таможню и получили разрешение на вывоз – официально они были проданы торговой фирмой «Братья Броннен» реставрационной фирме Кунцельманна. На пароме из Травемюнде Густав Броннен стал Виктором Кунцельманном, получил чемодан на таможне в Треллеборгской гавани и сел в курьерский поезд на Стокгольм.

В мастерской ждал ворох писем. Национальный музей проявляет интерес к приобретенной им работе Менцеля. Доктор Рюландер приглашает на семинар – лекция молодого реставратора о последних достижениях спектрального анализа. В самом низу – письмо из Управления аукционов. Просят посмотреть на вновь поступившую ренессансную работу.

Он сел за стол и взял ручку. На теперь уже безупречном шведском он поблагодарил Рюландера за помощь с посещением музеев в ГДР и пообещал прийти на семинар. Хольмстрёму предложил встретиться и посмотреть на Менцеля, а также коротко объяснил причины полугодового отсутствия – коротко, но лживо. Ответил на дюжину писем от заказчиков, а потом, повинуясь непонятному ему самому импульсу, начал письмо Яану Тугласу. С тех пор как тот уехал в Америку, Виктор ничего от него не получал – кроме нескольких безличных строчек на рождественских открытках. Он начал с общих слов – как идет жизнь в Стокгольме, чем он занимается, профессиональные новости… но постепенно письмо становилось все более откровенным. Он написал Тугласу обо всем, что ни при каких условиях не мог бы открыть другим: что он с самого начала всех обманывал, что он не тот, за кого себя выдает, что теперь, подводя итоги, он и сам не знает, кто он есть. Ложь, писал он, стала его оружием, но оружием с такой отдачей, что оно, это оружие, почти уничтожило его самого. Он манипулировал людьми, и люди были беззащитны, потому что даже предположить не могли, что за этим стоит. Но ложь иссушила и его душу. Он из-за этой лжи потерял всякую связь с действительностью. Теперь он лгал только потому, что уже не мог не лгать. Он лгал, чтобы не раскрывать предшествующей лжи, он лгал, катясь по наклонной плоскости лжи без конца и без начала – без начала, потому что он даже не мог припомнить, когда она началась, и без конца, потому что он не имел ни малейшего представления, как и чем может завершиться… Поставив точку, он не почувствовал втайне ожидаемого облегчения, наоборот, появилось ощущение, что петля затянулась еще туже.

Работа написана на дубовой доске, констатировал Виктор. Он пришел в Управление аукционов на Нюбругатан на следующий же день и теперь рассматривал вновь поступившее панно. За обеденным столом сидит семья – муж, жена и двое детей. Лица детей покрыты густыми вьющимися, напоминающими звериный мех бородами. И отец тоже зарос волосами, как мифологический оборотень, а у жены нормальное, чуть усталое лицо.