Живописец

"Ты догадываешься, любезный Аркадий, что я хочу говорить тебе о судьбе Вериньки. Ей открывается прекрасная партия. Думаю только и не придумаю, как мне быть? Конечно: человек хорош, молод, состояние у него будет отличное; ну и любовишка замешалась тут: Веринька ему очень нравится. Он так и говорит, что любит ее и надеется видеть в ней добрую жену и мать; даже не требует за нею никакого приданого. Я, признаться, ничего и не могу дать за дочерью, кроме этого домишка. Мне бы так хотелось, однако ж, чтобы зять мой поселился со мною. А он говорит, что этот дом для него мал…"

"Вы уж успели с ним переговорить обо всех этих хозяйственных распоряжениях?"

"Как же, братец; надобно делать дело порядком. У меня главное затруднение в том, как мне расстаться с дочерью и как опять бросить этот дом? Конечно, можно отдать внаймы, а самому переселиться к зятю, но жаль постояльцам отдать дом, который готовил я для себя и так хорошо отделал и устроил. Опять и то, что человек-то славный! Ты его знаешь: вы с ним друзья; он мне сам сказывал".

"Кто он такой?"

Старик назвал его: это был дурак, долговязый молодой человек, давно ходивший к отцу Вериньки, и над которым я всегда безжалостно смеялся.

"Он лжет, что мы с ним друзья!" — вскричал я с негодованием.

"Как же так? А он еще хотел заказать тебе портрет Вериньки, если дело у нас сладится!"

О позор! о унижение! Я готов был рвать на себе волосы и чувствовал, что вся кровь моя клокочет и пенится. Но чрез минуту мысль: долговязый — мой счастливый соперник — показалась мне столь смешною, что я думал, не шутит ли старик…

"Совсем не знал я, что он жених вашей дочери… никогда этого и не думал…" — сказал я, едва не засмеявшись.

"И я не думал, — отвечал с важностью старик. — Он всегда казался мне славным малым, и я замечал, что он ластится к Вериньке. Но только с неделю тому он получил письмо, где уведомляют его, что старик дядя скончался у него: пятьсот душ в Калуге. Состояние, братец, прекрасное! И вообрази ты себе, что уж моя дочь ему бы и не пара, а первое дело его было, что он пришел ко мне и сделал предложение. И только тут-то узнал я, что он давно в Ве-риньку влюблен!"

"Но мне всегда казалось, что он очень глуп".

"Нет! что ты! Преобразованный ведь он. Застенчив немного, но от этого исправится. Да я и не знал, что ты его не любишь?"

Не постигаю, как я остался жив и как не наговорил чего-нибудь безумного! Видно, что человек может быть живущ и перенослив притом, если захочет!

"Право, брат Аркадий, в большом я затруднении! — продолжал старик, ходя по комнате. — Как ты думаешь?"

Я думал: если это не глупая шутка, то не испытание ли, не желание ли шутливо сказать мне, что он отдает мне Вериньку… Но к чему же такая нелепая шутка?.. Ах! это была ужасная истина!

"Где теперь ваш будущий зять?" — спросил я, сам не зная для чего.

"Уехал, братец, вчера для устройства дел, принятия наследства и прочего и воротится уже зимою".

"Через полгода?"

"Да".

"И дочь ваша воротится от тетушки через полгода?"

"Да; но что ты вдруг побледнел?"

"Следственно, их останется тогда только обвенчать?"

"Нет! еще дело так далеко не дошло!"

"Как же! Ведь вы согласны?"

"Охотно; но Веринька что-то…"

"Ангел-Веринька! Скажите ради бога: она отказала?"

"Нет, не отказала… Но что ты опять покраснел, брат Аркадий? И к чему приплел ты имя ангела к Вериньке? Э-э! любезный Аркадий, что все это значит? Неужели…"

"Веринька ваша еще свободна?"

"Да, потому что я не добился от нее ответа. Девичий ответ обыкновенно бывает — слезы! Но она не отказала — она просила только меня отсрочить; а потом умоляла отпустить ее к тетке. Так жених — без решения, с одним моим словом, что я согласен, но принуждать моей дочери не стану — уехал, и дело отложено".

"Итак, она не согласна? А вы не станете ее принуждать, почтенный, добродетельный человек?" — вскричал я, вскочив с своего места.

"Избави меня бог!"

"Вы отдадите дочь вашу человеку, который ее любит, которого она сама любит, с которым она будет счастлива, блаженна?" — продолжал я, крепко обняв старика.

Едва освободившись от моих объятий, старик принял угрюмый вид.

"Во-первых, так по-чертовски не обнимают добрых людей, а во-вторых, что это такое значит, брат Аркадий? Или и ты в женихи себя ладишь Вериньке?"

Я окаменел и старался разгадать по выражению голоса, что такое хочет сказать старик?

"Любезный! — продолжал он. — Мы люди старые; этой любовной вашей дребедени не знаем. Что ты наговорил мне о счастье, о любви, о чем еще… Аркадий, брат! я этого не замечал прежде — это нехорошо, нехорошо!"

"Итак, всякому позволяется любить Вериньку вашу, только не мне?"

"Любить всякому?.. Она ничего не знает обо всем этом вздоре?"

Я молчал.

"Знает? Это нехорошо! — сердито вскричал старик. — Помнишь ли ты анекдот в "Письмовнике", что один кавалер спрашивал у девушки: "Как, сударыня, пройти к вашей спальне?" — "Через церковь", — отвечала она".