Живописец

       Смешон, участия кто требует у света!
       Холодная толпа взирает на поэта,
       Как на заезжего фигляра: если он
       Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон,
       И выстраданный стих, пронзительно-унылый,
       Ударит по сердцам с неведомою силой, —
       Она в ладони бьет и хвалит, иль порой
       Неблагосклонною кивает головой.
       Постигнет ли певца внезапное волненье,
       Утрата скорбная, изгнанье, заточенье —
       "Тем лучше, — говорят любители искусств, —
       Тем лучше! Наберет он новых дум и чувств
       И нам их передаст". Но счастие поэта
       Меж ними не найдет сердечного привета,
       Когда боязненно безмолвствует оно…

Такая толпа должна была решить дело Аркадия. Но каково было Аркадию, гордому, несчастливому Аркадию, когда с решением этой толпы соединялось все его будущее!

Мы пришли с ним на третий день после открытия выставки, когда избранные посетители впускались по билетам.

Прошедши по всем залам, посмеявшись над классическими уродами, которым придавали имена Геркулесов, Марсов, полюбовавшись на плохие копии с превосходных эрмитажных картин, пожалевши о бедных учениках, которые принуждены были писать по определенной мерке, на жалкие задачи, мы остановились у "Прометея". В этой комнате было поставлено еще несколько огромных картин, на которые художники не пожалели ярких красок и в которых подражали они самым лучшим живописцам. Тут толпилось множество народа; блистали звезды, стучали шпоры, гремели сабли, веялись перья дам. Мы стали в стороне.

Генерал. Прелесть, сударь, прелесть! Как быстро идут у нас художества! C'est charmant! [11]

Щеголь. Mais, mon general!.. [12]

Генерал. Без "mais", mon cher! Посмотри: что за прелесть!

Щеголь. Но видели ль вы Луврскую галерею?

Генерал. Видел, mon cher, и в полном блеске, в 1814 году! Прелесть! — Как хорош этот старик! А эта живая головка! (Тихо.) Кто эта дама? А! да! Прелесть.

Меценат (идет мимо). Bon jour! [13]

Генерал. Вы не любуетесь?

Меценат. Эти две я уж купил. У меня не было пандана для большой залы. (Художнику.) Только смотрите, чтобы вышли в меру!

Художник. А "Прометея" не прикажете?

Мец. "Прометея"? (Прищуривает глаза.) Предмет не хорош.

Барин (соседу своему). Слышите! Вот и его сиятельство то же говорит!

Femme savante. Fi! quelle horreur! [14] Что это такое? Не пытают ли это кого? Какая гадость! Что это?

Щеголь (улыбаясь). Это Прометей.

F. s. Promethee. А! из мифологии. Давид ввел было в моду изображения мифологические; но теперь мода эта давно забыта! Bon jour, ma cousine!

Толпа дам и девушек. (Слышны восклицания французские и русские.) Charmant — horreur — tres bien [15] — мило — были ли вы у N. N.- что ваша тетушка — были — будем — танцовали — quel beau temps! [16] — C'est lui… [17] ("Прометей" шатается от их толчков.}

Надзиратель. Осторожнее, ваше превосходительство, — вы изволите уронить "Прометея".

Старик с звездою. Он и без того лежит. (Хохочут.)

Щеголь. Какая теснота! Позвольте пройти! Bon jour!

Сухощавый знаток. В этой картине вовсе не понята цель. Что хотели изобразить? Мифологический сюжет? Надобно было отделать его барельефным образом, алянтик.

Другой знаток. Что это за фигуры подле главного лица? Они развлекают внимание — это ошибка художника.

Первый. Тело слишком темно.

Другой. Небо слишком мрачно.

Старый художник. Это, сударь, новая школа, дюреровская. Мы, классики, ее не понимаем.

Молодой человек (тихо товарищу). Здесь вся душа художника! (Слова их заглушаются громкими суждениями.)

Старик. Нога крива.

1-й знаток. Отдадим сами себе отчет: какое чувство должно было одушевлять Прометея? Конечно: раскаяние, благоговение к наказующей судьбе. К чему же это презрение на лице его?

Надзиратель. Позвольте, милостивые государи, — дорогу его сиятельству (его сиятельство лорнетирует картины. Все отстораниваются).

1-й знаток (тихо). Какой это у него орден?

2-й знаток. Кажется, Золотого Руна.

N. N. (тихо и униженно его сиятельству). Как вы находите?

Его сиятельство (с гримасою презрения). Могло б быть лучше.

Так судили о "Прометее". Вдруг Аркадий, дотоле равнодушный, усмехавшийся, побледнел, схватил меня за руку и указывал прямо на своего "Прометея". Перед этою картиною стоял высокий молодой человек и, разинув рот, равнодушно глядел в потолок, на картины, на зрителей.

— Это он! — шептал мне Аркадий.

— Кто он?

— Долговязый! Он воротился! Боже мой! у него золотое колечко на правой руке!