Живописный труп

Двенадцатилетний Порфирий читал все, что не было закрыто от него какой-нибудь непрозрачной поверхностью. Он мог отметить, что инструкция к туалетной бумаге составлена хорошо, а сопроводительные материалы к ортопедическому матрасу, напротив, нуждаются в переводе с русского на русский. Платон Степанович знал, что в неблагополучных семьях дети нередко взрослеют слишком рано. И нет, это не помогает им в дальнейшем. Тяготы и лишения только отнимают силы и время. То, что они делают сильнее, – сказки для битых. Иногда он начинал беспокоиться: вдруг на сына давит его рассеянность? Что, если он отнимает время, которое тот должен проводить в беспечности? В их первый день без матери Платон Степанович отправился готовить обед. Включил конфорку. Задумался. Через полчаса на кухню пришел голодный подросток, надел фартук, приготовил салат, разогрел суп и второе, выключил конфорку, покормил родителя. Хорошо ли это?

Чай остывал. Адвокат ковырял творог с фруктами, но думал о другом.

– Папа, ты хорошо себя чувствуешь?

– Мне кажется, что я заставляю тебя готовить.

Сын, а точнее двенадцатилетний ксерокс с Платона Степановича, посмотрел на него с удивлением.

– Нет. Я просто хочу есть. Как и ты.

Смородина-младший не был вундеркиндом, но он был от природы вдумчивым, усидчивым и рос в среде, где эти качества поощряли. Как и большинство детей, к своим врожденным качествам он относился как к естественным и искренне не понимал, как можно быть другим. Например, невнимательным. Однако он не считал отца рассеянным или, упаси бог, беспечным. Он понимал, что папа умнее всех окружающих людей.

– Вообще, ты прав. Я ведь люблю творог. Но что-то в голове шум и во всем теле слабость.

Он вспомнил, что ужин вчера готовил Порфирий. Ровно в полдень мальчик достал размораживаться капустные оладьи и котлетки, заготовленные Аленой, а вечером сказал: «Считай, ужин приготовила мама. А я разогрел».

– У тебя не болел живот после вчерашнего ужина? – спросил Платон Степанович.

– Нет.

– Наверно, мне досталась несвежая котлетка, – посетовал он. – Хотя я бы почувствовал на вкус.

– У мамы не может быть несвежей котлетки. Это противоречило бы всему накопленному мной опыту. Давай подумаем, где еще ты мог съесть что-то вредное.

– Ну, плохо-то мне сейчас.

– Яд может усваиваться с разной скоростью. В зависимости от того, где он был. И в чем. Ты вчера дома у клиента пил вино?

– Да. Бокал красного вечером, как раз перед отъездом.

– Ты мог отравиться вином. А из-за малой дозы тебе не очень плохо.

И откуда он это берет? Из воздуха ловит?

Порфирий поправил очки. Он хотел рассказать, что похожие симптомы были у него, когда он попробовал покурить – отравление, но не сильное. Однако, взвесив за и против, он решил отложить этот рассказ на пять лет.

– Папа, что ты на меня так смотришь?

Платон Степанович вспомнил распространенную отговорку «вырастешь поймешь», но вовремя оттормозил и сказал правду:

– Залюбовался.

Леди Агата

Раиса по долгу службы похаживала в театр (где жалела, что действие нельзя «пролистать») и даже в кино (где было слишком громко). С одной из подруг она ходила и в оперу, думая о том, что, во-первых, текст не слышно, а если вдруг и слышно, то хочется взять красную ручку и поправить в нем примерно все. Она была читатель. Нет, даже так – она была Читатель. Потому что, когда Раиса Федоровна сидела где-нибудь с книгой, ей больше ничего не было нужно.

Для нее было важно именно бумажное издание. Приветствуя прогресс, она начала потреблять электронные, но обнаружила, что по прочтении ничегошеньки не помнит. Читалка подходила для развлекательной литературы. Видимо, Ягужинская была старой закалки, ей важно было понимание объема книги (она могла не запомнить деталей исторического события, но помнить, что ему было уделено много времени). Бумага успокаивала. «Начитанная» книга работала, как талисман. Стоило ей открыть такую, и она переносилась в то время, когда впервые познакомилась с текстом. Даже больше – воображение «прошивало» ткань времени, и она оказывалась и там и тут одновременно.

Однажды, по совету друзей, она взяла почитать Сорокина. Текст ее увлек. Мастерство владения языком, магия рассказа ставили Сорокина вровень с Гоголем и Толстым. Только уж очень он был физиологичен. Про любовь, судьбу женщины писал так, как будто брал сердце читательницы рукой и, не заметив ни ребер, ни мышц, сжимал. Прочитав «Путь Бро», Раиса целый день «отчитывалась» документацией к межмузейной выставке. И ведь ей многое было известно про те времена, когда страной правили глупые и жестокие люди. Но Сорокин умел так рассказывать, что поднимал какие-то спящие нейроны в мозге. Все вздымалось, и с этим неудобно становилось жить. Ее любимый писатель, Виктор Пелевин, в большей степени обращался к интеллекту. Они читала его с упоением, то смеясь, то замирая от щемящей грусти. Но ей ни разу не становилось больно. А еще Пелевин был поэт, хоть и писал прозу.