Животная любовь

Я взобралась на крышку унитаза и перебросила мешок на ту сторону кабинки. Детектив взял мешок, перекинул его через плечо, вынул ключ из ригельного замка, сунул его вместе с другими ключами в левый карман брюк и ушел. У двери в коридор он остановился ненадолго и, не глядя на меня, молча повернул голову в мою сторону. Я помахала ему из кабинки — словно провожающему из вагона отходящего поезда.

И вот детектив исчез — исчез бесследно, я даже не слышала отзвук его шагов по коридору; только железная дверь со скрипом медленно поворачивалась на петлях, а потом, закрывшись наполовину, остановилась и замерла.

Я спустилась с унитаза, села на него, обхватив плечи руками, хотя мне казалось, что я вся горю. На какое-то мгновение я обрадовалась, что осталась одна и теперь мне не надо смотреть на этого человека, который скоро подарит мне свободу и поэтому запер меня голой и без сигарет в загаженном туалете.

Достаточно долго я просто сидела, притаившись, словно сурок, согнув спину и бессмысленно вытаращив глаза, и прислушивалась к бульканью, журчанию и шуму, а порой и к свистящему пронзительному рокоту, который то и дело доносился из труб, протянувшихся над моей головой. Но в конце концов моя задница, практически онемев, окончательно прилипла к черной крышке унитаза и стала нестерпимо чесаться; пришлось встать и руками растереть красные занемевшие места. Находясь в постоянном внутреннем напряжении — поскольку курить хотелось ужасно, — я, стараясь не производить никакого шума, попыталась немного размять ноги и обнаружила, что моя камера, то есть мое убежище, моя маленькая комнатка ожидания — я могла называть ее как угодно, в зависимости от настроения, — не так уж и мала. Я увидела деревянную, цвета слоновой кости дверь, покрытую лаком, с нацарапанными на ней известными изображениями женских половых органов, слева и справа — светлые панели из древесно-стружечных плит, без единого окошечка, заднюю стену, которая от красного кафельного пола и до самых ржавых труб под белым потолком была покрыта этим зеленоватым русским кафелем, а рядом с фарфоровым объектом санитарии, снабженным черной пластмассовой крышкой, — овальное светло-желтое ведро, из тех, что были тогда в ходу по всей стране, на котором наглыми черными латинскими буквами было начертано SERVUS, то есть по-латыни «раб», а по-немецки «служебное ведро».

Оставалось загадкой, зачем в туалете, посещаемом исключительно мужчинами, такое вот приспособление, предназначенное обычно для укрытия от постороннего глаза использованных женских прокладок. Я нажала педальку на ведре до отказа, но, поскольку механизм, как и на всех экземплярах этой модели, изготовленных в братских странах, практически не работал, пришлось открывать крышку вручную. Я засунула пальцы в щель под выпуклую крышку с резиновым краем, которая отличалась свинцовой тяжестью и поддавалась еле-еле, с громким скрежетом, по сантиметру, — словно это был старинный сундук, столетия пролежавший в забвении и не желающий раскрывать свою страшную тайну. Я замерла, совершенно не ожидая таких вот громких звуков, но, прежде чем захлопнуть помойную пасть ведра, все-таки умудрилась заглянуть внутрь, в образовавшуюся широкую щель. Внутри было пусто. Ни полиэтиленовых свертков, ни польских лифчиков, ни мятых пачек из-под сигарет, какие курил магазинный детектив, не было даже ни одного окурка или мотка спутанных волос.

По моим ощущениям — а я могла ориентироваться только по ним, никаких других ориентиров у меня не было — с момента исчезновения детектива прошло не очень много времени, и от скуки я решила попытаться заглянуть под крышку сливного бачка. Но в этот момент послышались шаги, которые быстро, энергично приближались. Я уже хотела было воскликнуть «Ну наконец-то!» или что-нибудь в этом роде, но в последний момент прикусила язык, может быть оттого, что внезапно все стихло. Стало настолько тихо, что я уже подумала, что это была слуховая галлюцинация. Я затаила дыхание и напряженно вслушивалась, словно зверь в засаде. Я ощущала — нет, я отчетливо слышала удары собственного сердца, слышала шум воды в трубах и сквозь эти звуки — все яснее и яснее — дыхание какого-то человека. И хотя за этот длящийся вечность момент я поняла так много и так ясно, как никогда в своей жизни, но он все равно показался мне моментом глубокой тишины. Потом звякнула ручка; дверь моей кабинки задрожала, кто-то тряс ее изо всех сил.

Я опустилась на крышку унитаза, а кто-то снаружи откашлялся, распахнул дверь соседней кабинки и закрыл ее изнутри на задвижку. Тут же я услышала, как кто-то расстегивает молнию на брюках и как крышка унитаза стукнула о бачок. Потом кто-то всем своим довольно увесистым — судя по звуку — телом опустился на унитаз.