Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

Леонард ахнул и принялся щипать меня своими стариковскими пальцами. Грубо и жестоко. Как я тосковала по своему ребенку! В те считаные мгновения, что мой малыш жил, он показал мне, какими бесполезными могут быть мужчины. Какими скучными, какими эгоистичными. Этот старик. Этот старый убийца.

Я застонала, протестуя против вторжения руки Леонарда в то место, откуда выпал ребенок, но старик решил, что это экстаз. Моя ярость росла с каждой секундой. Я чувствовала, что сухожилия на шее натягиваются, как рвущиеся с цепей псы, охраняющие свалку. Закрыла глаза. Я мелко поддавала тазом под костистую руку Ленни, когда услышала музыку того самого вечера.

Глава 32

Моя мать не умела пользоваться жалкой аудиосистемой в доме в Поконо – она и машину водить-то почти не умела. Единственным устройством, в котором мать что-то понимала, являлся принадлежавший мне маленький проигрыватель с толстой оранжевой иглой-звукоснимателем, в собственном маленьком чемоданчике. И это был звук, под который я очнулась той ночью, – песня The Lion Sleeps Tonight в исполнении группы The Tokens, включенная на всю громкость, какую мог выжать из себя проигрыватель.

Я в те времена просыпалась по ночам постоянно. Обычно между тремя ночи и четырьмя утра. Смотрела на часы у изголовья и впадала в панику, понимая, что смогу забраться в постель к матери часов в шесть, не раньше. Мне предстояло еще два часа ожидания, если не больше; я лежала, упершись взглядом в потолок, преследуемая тенями, льнувшими снаружи к окну.

Но в тот раз я услышала проигрыватель, который стоял в свободной комнате около лестницы. Я испугалась, что это, вероятно, моя вина, что я оставила его включенным, и что один из родителей или они оба наорут на меня за то, что я испортила им ночной сон. Мать особенно делала вид, будто ее сон был чем-то таким, что можно потерять и больше никогда не найти.

Я вскочила и пошла в свободную комнату. Дверь была открыта, а пластинка крутилась вокруг своей оси. Теперь я ощутила с глубокой и тошнотворной уверенностью, что мать знает, куда я ездила в тот день, что она видела меня во влажном бикини в холодном доме мужчины, который вылизал меня всю.

В любом случае я думала, что мать включила музыку, чтобы выманить меня, силой вырвать из меня правду. Моя мать была способна на такие хитрости. Я полагала, что она способна на что угодно. Мать была ведьмой. Она была самой красивой женщиной на свете. Ее груди цвета молока всегда оставались холодными. Остальные части тела были теплыми, но груди, казалось, хранились в холодильнике. Когда-то я любила прикасаться к соскам матери; еще несколько лет после того, как перестала кормиться из них, я совала свои маленькие ладошки в низкие вырезы ее блуз, под плотную дешевую кожуру лифчика, и пыталась зажимать соски между пальцами.

Я выключила проигрыватель. Теперь слышалось только жужжание вентилятора в родительской спальне. Дверь туда оказалась закрыта – что было необычно. Я пришла к выводу, что родители, верно, занимаются любовью. Интересно, подумала я, действительно ли секс отчасти состоит в вылизывании другого человека во всех местах, как тот мужчина – Уилт – сделал со мной. Я также подумала, что родители, вероятно, обсуждают вопрос, где я была во второй половине дня. Я не ожидала, что мать с отцом могут впутать в это дело полицию, но полагала, что они спорят, решая, стоит ли отослать меня в школу-пансион. Моя мать часто грозила мне ею, когда я плохо себя вела. Она говорила, что они с отцом отошлют меня с маленьким чемоданчиком в одно местечко в горах, Кастельротто, где каждое утро придется пить козье молоко и высасывать сырые яйца. Однажды мать даже отвезла меня на вокзал с маленьким чемоданчиком, в который как попало были набросаны вещи: футболки, носки и моя любимая кукла Марко. Мне тогда было лет семь-восемь, и я не знала, что из США в Италию невозможно добраться поездом. Я тряслась, рыдала и начала задыхаться, когда мать подошла к билетной кассе. Она достала свой огромный бумажник цвета бургунди, и я подумала, что умру. Я начала вопить. Несмотря на то что отец был на работе и понятия не имел об этой жестокости, я вопила: «ПАПОЧКА!» так громко, что почти все, кто находился в просторном здании вокзала, обернулись посмотреть. Один из вечных страхов моей матери – неодобрение со стороны американцев. Она отошла от кассы, приподняла мой подбородок своими острыми ногтями и прошипела: «Если ты еще хоть раз коснешься моих украшений без спросу, я приеду сюда с тобой. Я не скажу об этом твоему отцу, и он будет думать, что ты сбежала. Ты меня слышала!»

Кажется, за следующие три года я не совершила ни одного серьезного проступка. Ничего, стоящего упоминания, вплоть до того дня, когда села в машину малознакомого мужчины. И теперь я ожидала самого большого наказания из всех. Я больше не могла ждать. Тихонько постучалась в дверь. Молчание. Я постучала снова, на этот раз громче. По-прежнему тишина. Тогда я мягко повернула дверную ручку и отворила дверь.