Животное. У каждого есть выбор: стать добычей или хищником

– Был один вечер, – продолжала Элис, – один конкретный вечер, о котором мне рассказала мать. Она приготовила тот самый знаменитый суп, писту. Потратила на него весь день. Положила туда базилик, который растила в маленьком глиняном горшочке на подоконнике. А отец так и не приехал. И не позвонил. Мать разбила горшок с базиликом о подоконник. Изрезала себе всю руку. Мать сказала мне, что легла спать, даже не обработав ее. Проснувшись на следующее утро, поклялась, что больше никогда не позволит моему отцу причинить себе боль. Она поклялась, что не передаст эту боль своему ребенку.

Я прислонилась головой к прохладному окну. Кто знает, как повела бы себя мать Элис, если бы отец поступил с ней так, как поступил с моей. В любом случае, я пришла к пониманию, что это не моя мать была слаба. Это мой отец поддавался своим низменным потребностям. Это мой отец довел мать до сумасшествия. Но, опять же, сумасшествие – не то слово. Это просто боль женщины, которая проявилась как безумие.

Глядя прямо на дорогу, волнистую от зноя, я заговорила очень тихо:

– Хочешь знать, как умер наш отец?

– Что ты имеешь в виду? – не поняла Элис.

– Он умер не от рака.

– Тогда как он умер?

– Моя мать убила его. Она много раз ударила отца обычным кухонным ножом. А потом перерезала себе вены в ванне. Прямо как в кино, такое клише! Однако это сделала моя мать. А наш отец лежал в постели. Он был в пижаме, которую я подарила ему на Рождество. Шерстяной, коричневой, с четырехлистным клевером. В моей семье не было ни одного ирландца.

– Но почему?!

– Из-за твоей матери и тебя.

Элис задрожала и стала умолять, чтобы я сказала ей, ради бога, что это неправда, и продолжала в том же духе; моя мать сказала бы, что она переигрывает. Новая схватка. Истерика Элис набирала обороты. Я забеспокоилась, что она не сможет вести машину. Но я много месяцев ждала этого момента. Я ждала случая рассказать ей. Элис была единственным человеком, который мог заставить меня почувствовать себя не такой одинокой. А еще я беспокоилась, что, вероятно, отец любил ее мать сильнее, чем мою. Но гадать надо было не об этом. А вот о чем: любил ли меня отец так сильно, как я думала?

Вот почему моя мать убила его. Не потому что отец изменял, не потому что он заделал ребенка своей любовнице, даже не потому что она полагала, что вторая семья нужна ему больше. Мужчины любят вторые шансы, говорила мне Гося. Они их не заслуживают – только не тех, которые даются за счет женщины.

Причина, по которой мать убила отца, заключалась в том, что он любил ее – или меня – не так сильно, как уверял. Я помню тот раз, когда мы ездили в Лос-Анджелес, и отец купил мне платье с воротничком, как у Питера Пэна. Я увидела это платье в магазине и влюбилась, а мать сказала, что не купит, а потом вечером за ужином отец протянул мне через стол пакет из магазина. Дно пакета испачкалось в подливе заказанного матерью полло алла Вальдостана. Внутри него было вожделенное платье. Я расплакалась от любви. Когда отец встал, чтобы выйти в уборную, – вероятно, чтобы позвонить любовнице, – мать сказала мне: «Ты больше любишь папу, и в этом нет ничего страшного». Я подумала было, что она мелочно обидчива, но вдруг уловила в ее глазах тень боли. Несправедливости того, что из них двоих я считала его лучшим.

Мой отец не любил одну свою семью больше другой. Просто он любил любую из них не больше, чем самого себя. И вот так я поняла, почему моя мать это сделала.

И тут была Элис, моя младшая сестра, которая, разумеется, ничего не знала. Я наделила ее чародейской мудростью, а она была всего лишь ребенком. Все, что знала Элис, – это счастье, дар материнской любви, которая никогда не была ничем испорчена. Я хотела дать тебе это. Я хотела быть хорошей. Я знала, по крайней мере, что буду лучше.

– Твоя мать это планировала?

– Нет, – сказала я. – Не думаю. И еще не думаю, что она планировала самоубийство. Наверное, просто ненавидела себя настолько, насколько может возненавидеть себя человек.