Живу, пока люблю

Отношения накладываются на все наши действия. Не было бы их, посадил бы Элку в самолёт, и дело с концом, а тут нужно всё объяснять, обо всём договариваться, упрашивать. Ложные всякие чувства. Честно говоря, мне тоже без Элки не хотелось, наоборот, я радовался тому, что она поехала на Кольский.

Накануне маршрута мы с Элкой долго пели песни — кто кого перепоёт…

Серенький день тянулся сонный. Мы едва двигались от места стоянки к горе. Надо было бы переночевать под горой, в лесу, и идти по маршруту утром, а нас понесло в гору.

Слова «Поход — высшей категории» дошли до нас, когда мы через пару часов оказались на горной гряде, на которой нет леса, и когда начался буран.

Голое пространство, сильно наклонённое вниз. И ветер со снежной крошкой подхватывает нас вместе с лыжами, несёт (мы словно пролетаем по несколько метров) и норовит сбросить в пропасть. Как не сбросил, до сих пор не понимаю: каждый раз каким-то непостижимым образом мы снова оказывались на хребте.

Лыжи сломались почти сразу, да и как могли они выдержать, если с небольшими промежутками нас всё время швыряло о ледяную гору.

Всех разбросало. Я был связан с Элкой верёвкой, потому и остались мы с ней вдвоём.

На пути нашем возник большой камень, мы решили остановиться. За камнем было небольшое пространство, куда ветер не доставал, туда навалило много снега. Кое-как выкопал я в сугробе что-то вроде пещеры. Элкин рюкзак со спальником давно унесло ветром, в пещеру сунули мой спальник и воткнули обрубок последней лыжи, чтобы нас смогли увидеть. Так мы переночевали. Но вытащить спальник из пещеры не удалось, он примёрз.

Решили спускаться. На горе всё прибито ветром, от ветра снег закостенел, как асфальт, потому, наверное, мы и смогли идти по нему без лыж. Думали лишь об одном: только бы не поскользнуться, не упасть.

Всё-таки спустились. Но попали совсем в другое место, чем должны были. Потому нас и не могли найти.

Элка со мной рядом, и это главное.

Оказалось, спускаться с горы много легче, чем идти по равнине. Мы сразу провалились в снег, лишь головы торчат. Пришлось мне пробивать траншею.

Хорошо хоть, ветра здесь не было — он как бы мгновенно кончился.

Сколько длилось наше странное движение к лесу, представления не имею. Думаю, дня два, а может, и три. Как шли, тоже сказать не берусь, потому что сильно мёрз: ещё на горе всю свою одежду натянул на Элку, шёл только в штанах, в рубахе и драной безрукавке, без варежек (свои варежки Элка ещё на горе потеряла), всё время растирал руки снегом. Элка тоже, кажется, сильно замёрзла, хотя на ней её куртка и моя, сверху не должно бы быть сильно холодно. Как сейчас понимаю: ей уже изнутри было холодно. Но она не поддавалась — шла и без остановки читала заколдовавшие её слова Евтушенко: «Зачем ты так?», Вознесенского стихотворение за стихотворением, и что хочет она тишины… хотя и так уши давила тишина.

А потом Волошина читала:

Я — глаз, лишённый век. Я брошено на землю,
Чтоб этот мир дразнить и отражать…

И Мандельштама:

И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,
И Гёте, свищущий на вьющейся тропе,
И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,
Считали пульс толпы и верили толпе.

Сознание стало уплывать где-то к концу второго дня. Иногда приходишь в себя, слышишь странные фразы, понимаешь, это какая-то потусторонщина, фразы — бессвязные. А тогда мне казались связными.

Ничего не ели. Снег я запрещал Элке есть.

В другом совершенно измерении находился. Стал заговариваться. На каком языке мы с Элкой изъяснялись, непонятно. Вроде смысла нет в том, что говоришь. А ведь есть. И вроде видишь деревья. Но видишь всё совсем не так, как обычно. Переключаешься с реальности на нереальность. И обратно. Видимо, обморожение у нас у обоих было уже сильное.

У Элки совсем перестали гнуться ноги. Так сильно обморожены? Что же всё-таки у неё случилось с ногами?

Наступил момент, когда она совсем не смогла идти. Я понёс её.

Наконец добрался до леса.

Оглянулся назад. Похоже, прошли мы только километра полтора. От горы траншея прёт, в мой рост. Но вроде не такая уж и длинная.

Решил, надо нам разогреться. А как? У нас ничего нет — все вещи или унесло ветром, или пришлось бросить, одежда рваная. Был бы спирт!

Ёлки в тундре смешно растут, кочками, как кусты. А может, мне уже сейчас так кажется.

С грехом пополам наломал веток. Посадил на них Элку. Стал отдирать от дерева то, что мог отодрать, — руки-то почти не гнулись!

Начал костёр разводить. Это тоже целая эпопея. Руки не могут спичку взять. И так-то её зажечь трудно, прижать нечем. Взял в зубы, пытаюсь поджечь, а спичка ломается. Не знаю, сколько мучился, часа два.

А Элка двигаться сама уже совсем не могла. Я её переносил с места на место. Она всё время жаловалась на ноги и вся как-то закостенела.

Наконец развёл костёр.

Как сумел, под ветками умял снег (там его метра три).