Живучее эхо Эллады

… Он одолел холодный мрак извечный

(Наощупь шёл, к груди прижав кифару,

Чтоб не порушить о каменья струны,

Нелёгким шагом приближаясь к цели).

И вот пред ним желанный путь конечный —

Священный Стикс, где перевозчик старый

Харон, что плеском вёсел мрак безлунный

Веками будит. Тихо проскрипели

Уключины, ладья уткнулась в берег…

Умерших души тянутся к Харону,

Толпятся в ожиданье перевоза,

Их грустный стон похож на листьев шорох

По осени в лесу. Глазам не веря,

Удерживая собственные стоны,

Молчит Орфей, не задаёт вопроса

Харону бессловесному. Как сполох,

Мысль, осенив, застряла в горле комом —

И будто онемел язык Орфея,

Но даже не взглянул Харон суровый:

Он знал, зачем живой к нему явился.

«Перевези!..» Но словом «Нет!», как громом,

Харон отверг прошенье, багровея,

Опять сомкнул уста и сдвинул брови,

Лишь вещий Стикс [43] волной о берег бился.

Тогда поднял Орфей свою кифару —

И зарыдали струны золотые,

Примешивался к ним печальный голос

Певца, взывавший к милости собрата,

И этот гимн божественному дару,

И те слова, что как века седые,

И зрелость мыслей, как июльский колос,

В преддверье царства, что дышало хладом,

Разжалобили бедного Харона:

Был труд его похож на наказанье,

Ему уже претили мёртвых души,

Они не люди, а людей осколки!..

Не слышит даже звуков похоронных!..

Орфеевой кифары струн звучанье

Когда услышал – оценил их тут же,

Хоть шелест душ усопших слушал долго.

Он глянул с обожаньем на Орфея —

И понял тот, что грозный перевозчик

Чувствителен и хрупок в сердцевине,

Как сам Орфей, так значит – сговорится!

При мысли этой стал певец смелее,

И глянув, словно брат, в Харона очи,

Шагнул в ладью (он в горе неповинен!):

«Неси меня, священная водица…»

И оттолкнул усталый перевозчик

Ладью веслом спокойно и привычно,

И поплыла она, реку осилив,

Пересекая поперёк теченье,

И тени присмиревшие усопших,

Взволнованы звучаньем необычным,

Со всех сторон сходились. И застыли

Аид и Персефона в удивленье.

4