Живучее эхо Эллады

Царь, не прощая вольности герою,

Что заявился с вепрем Эриманфским,

А не убил его ещё в горах,

Отмщенья жаждал: «Я тебе подстрою!..

Дай только осмотреться мало-мальски,

Заклятый мой, хранимый небом враг!»

Он, наконец, дошёл до изощренья,

Тупым и мерзким будучи по сути,

И в собственных глазах своих возрос:

– Неси, Копрей, Гераклу повеленье:

Чтоб дольше помнил, что с царём не шутят,

Велю таскать лопатою навоз!

И объясни: чтоб делать это дело,

Доспехов и оружия не надо

(Кабы не вонь – была бы благодать!),

Там скотный двор, где спросу нет на стрелы,

Не чтят героев, не суют награды…

А палица нужна – быков гонять!

Ушёл Геракл печальным в путь далёкий,

Молчит, как тень, не видит встречных лики:

«Такая блажь – да в голову царю?!.»

И будто слышит: «Сын мой ясноокий!

Свершишь двенадцать подвигов великих —

К себе возьму, бессмертьем одарю!»

И вот Элида. Царь-красавец Авгий,

Сын Гелиоса, лаской бога солнца

Избалован, богатством одарён.

Не любит спешки, не выносит давки,

Не хочет знать (ну, хоть умом ты тронься!),

Что в веденье его не только трон.

У Авгия в числе богатств несметных

Стада быков отменных, круторогих,

Породистых, которым нет цены:

В две сотни – стадо из пурпурноцветных,

В три сотни – стадо белоснежноногих,

А вот двенадцать – те посвящены

Отцу, что обитает в синь-лазури,

Которые и летом, и зимою

Белым-белы, как стая лебедей.

И бык один – единственный (не в шкуре —

В лучей сиянье) плыл звездой немою,

Ошеломляя поступью своей.

Стадам на травах Греция дивилась.

Кто шёл, кто ехал – не сводили очи

С быков, бродивших у отрогов гор.

И суть беды, что исподволь явилась,

Царь не учуял, властью озабочен —

И весь погряз в навозе скотный двор.

Заплакал Авгий от беды великой,

Когда тягучий рёв быков услышал,

Вернувшихся к зиме на скотный двор:

– О Гелиос, отец мой ясноликий!..

Бог солнца глянул – и поднялся выше,

И виден был в глазах его укор.

Но вот гремят сандалии Геракла.

– Я обошёл твой скотный двор, светлейший!

Позволь сказать мне без обиняков:

Мне надо день, чтоб эта грязь иссякла,

Но стоить будет труд мой нашумевший

Десятой доли всех твоих быков.

– Сам Зевс тебя послал, великий воин!

Меня не устрашит такая плата,

Но только ты спаси мой скотный двор,

Да будет труд твой чести удостоен!

Все знают, что быки – моя отрада,

Я принимаю этот уговор!

Ушёл Геракл, за дело взявшись тут же:

Он спешно проломал дыру большую

В стене, что окружала скотный двор,

И, обойдя строение снаружи,

Напротив сделал точно же такую —

И свежий ветер, налетевший с гор,

Сквозным порывом выдавил, как пробку,

Застойный смрад. «Ну вот!.. Дышать вольнее,

Считай, что я уже на полпути,

Осталось эту грязную коробку

Отмыть водой Алфея и Пенея,

А значит – реки надо подвести».

Всё сделал, как решил: потоком бурным

Вода двух русел ринулась к проёму

И тут же, всё смывая на пути,

Неслась, спешила с грохотом бравурным

К зияющему дальнему пролому,

Чтоб выход полноводию найти.

Герой смотрел и думал: «Вот силища!..

Не то, что я… Впитать бы эту волю

К победе, самовластию, борьбе!..

Спасение находит тот, кто ищет,

Рук не щадя, не замечая боли,

Упрямый и уверенный в себе».

Под вечер, заложив стены проломы,

Он к Авгию отправился за платой,

Но царь не дал десятой доли стад,

Хоть обещал. Он, жадностью ведомый,

Велел героя не пускать в палаты,

И тот ни с чем отправился назад,

Но знал, что не простит царю Элиды

Его беспрецедентного обмана,

Поступка, недостойного царя.

Спешил в Тиринф, и горечь злой обиды

Сжигала грудь, как будто ныла рана.

«Не взял с собой оружия… А зря!»