Живун

— Не-ет, этак не годится! Ты у нас в гостях, да еще в день именин. Мы тебя уважаем. Выручил нас. И соль сулишь. Место тоже хорошее отвел нам, — не переставали настаивать хозяева.

Наверное, старшина удовлетворился бы и менее усердным приглашением, но маслом кашу не испортишь. Ма-Муувем был из тех, кто меряет хозяйское радушие многословием. Все сказанное хозяевами было приятно его ушам.

— Верно, верно. Ладно, ладно. Когда-нибудь вас угощу, — согласился он.

Перед тем как выпить, каждый развел свою долю спирта водой из чайника. Хозяева перекрестились. Кивнули Ильке, поздравляя его с именинами да желая здоровья, и потянулись чокаться с хантами, старательно и звонко стуча чашками.

Каждому досталось не так уж и много, особенно женщинам. Но спирт есть спирт, и подействовал быстро.

Елення выпила не все, оставила чуточку, развела водой еще послабее и поднесла Ильке:

— А это тебе, имениннику! Хоть и мал ты. Да бог простит… Пей, не бойся.

Илька глотнул, поперхнулся, закашлялся до слез, захныкал. Мать, успокаивая, сунула ему в рот ложку икры, но мальчик тут же выплюнул ее.

— Тьфу, кака бяка, винка-то!.. — проговорил он сквозь слезы.

Вокруг весело засмеялись. Февра не удержалась, съехидничала.

— Ну, Илька, будешь ты теперь пьяницей, как… и не договорила, а лишь косо взглянула на Гажа-Эля.

Тот, ни на кого не обращая внимания, сипел, причмокивая:

— Еще бы бутылочку! Еще бы, якуня-Макуня…

— Не мешало бы! — Хозяева посмотрели на Ма-Муувема.

Он самодовольно погладил усики:

— Понравилась винка?

— Шипко! — громче всех похвалил Сенька Германец. Он с каждым глотком спирта чувствовал себя храбрее и храбрее.

Бабы тоже были не прочь повторить и потому лишь для порядка шикнули на мужиков:

— Будет вам!

Ма-Муувем похлопал по другому своему карману.

— Кажется, тут еще винка была, — сказал он, задрав подол парки и извлек вторую сулею спирта, мутного, наверняка разведенного.

Мужики радостно зашумели, дружно потянулись к ней.

И опять Ма-Муувем отвел руку с бутылкой назад, назвав цену более высокую:

— Три ящика! — и для ясности показал на пальцах.

— Ого! — вытаращили глаза мужчины, а женщины всплеснули руками:

— Мать царица небесная! Разоренье!..

— Не хотите, пить не будем. — Ма-Муувем собрался запихнуть бутылку обратно в карман.

Знал — не устоят, такого еще не бывало. Не из жадности к водке, а так, из гордости. Бабы и те хоть за головы схватятся, а не очень запротивятся.

Торг состоялся, и пир продолжался.

Ма-Муувем снял парку, остался в красной рубахе и жилете. Нисколько не смущаясь, он продолжал угощаться спиртом, проданным за баснословную цену.

Женщины, заметно опьянев, затужили: нет хлеба, жаль детей. Больше всех горевала Елення, не зная, чем отпотчевать сына-именинника.

— Рыбы хочешь? — уже в который раз предлагала она.

— Да нет же! — отворачивался Илька.

— А варку? Или сметанки? Творогу, может, с молочком?

— Не-ет. — Сынишка упрямо крутил головой. — Хлеба хочу. Мя-я-ягонького.

У Еленни сжималось сердце: самого необходимого не может дать ребенку.

Ма-Муувем окинул взглядом Ильку, покачал головой:

— Худо, худо! Жалко именинника. — И вдруг встал на ноги. Чуть пошатываясь, подошел к воде и властно, по-хозяйски крикнул Ермилке — тот копошился возле чума:

— Э-ге-гей! Лодку мою сюда! Живо! На мель, гляди, не посади!

И все услышали ответ:

— Сейчас, хозяин!

Пармщики не знали, что и думать: уезжает старшина, даже не повеселившись. А как же соль?..

— Елення, тащи скорее гудэк! Споем, повеселим старшину, мать родная! — тронул Гриш жену за плечо.

Елення сбегала в избу, принесла тальянку. Гриш, приняв гармонь, как водится, подмигнул слушателям и, подыгрывая себе, задорно запел известную зырянскую песню:

Ах, широка улица, улица!
Ах, весела улица, улица!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, хороша улица!

Мишка Караванщик слушал молча, Гажа-Эль и Сенька Германец стали нестройно подтягивать. Старшие женщины к ним не присоединились — петь с пьяными мужиками не принято. Но молодуха Сандра и с ней все ребятишки подхватили, как умели:

Ах, живет тут девушка, девушка!
Ах, живет тут девушка, девушка!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, красотка-девушка!
У девицы молодец, молодец!
У девицы молодец, молодец!
Доли-шели, ноли-шели,
Ах, красавец-молодец…

Ма-Муувем, словно не выдержав, а может быть, с расчетом пуще развеселить и расположить к себе зырян, одобрительно крикнул: «Ям, ям!» и пошел плясать по-своему, подпрыгивая и широко расставляя полусогнутые ноги, дергая плечами, локтями…

За ним пустился в пляс Мишка, выписывая кренделя почище ма-муувемовских.

Стало весело. Давно уж кончилась песня, а плясуны никак не останавливались, выделывали такие выкрутасы, что все животики надрывали.