Живун

Эль, не долго думая, ответил — мол, от зависти и жадности. Припомнил, как Сенька набивал утробу яйцами сверх всякой меры, как Парасся хватала сырки себе на нярхул, и подвел итог: «И Мишка позарился на чужую бабу от жадности…»

— Жадность, — заключил он свои рассуждения. — То ли еще будет под весну, когда сусеки-то опустеют, якуня-макуня! — припугнул Эль. — Страшнее волка — человек!

— Уж будто в жадности все дело… Какой человек! — не согласился Гриш. — Ты, чай, не пожадничаешь.

— Почему? На сур пожадничаю, — засмеялся Гажа-Эль.

— И все же я в тебя верю. Последним куском ты поделишься. Да и про себя скажу: нет во мне этой… скверноты… Кабы вот так-то, один к одному подобрались, с одним понятием-разумом…

— Через сито не просеялись? — Эль с сомнением покачал головой.

— Это от того, что со сквернотой приехал Мишка, не скинул ее в Мужах, как вытертую малицу.

— А как скинешь, если она внутрях?..

Как скинуть — Гриш не знал…

Они дошли до места, где расходились их тропы. Налево — Гришу, направо — Элю. Остановились, набили трубки, закурили.

— Скажи, отчего не захотели бревна заготавливать на сруб? — спросил напрямик Гриш.

Эль с грубоватой прямотой ответил:

— Зряшная работа… Кому жить-то в избах?

— Как кому?

Но Эль продолжал:

— Германец, якуня-макуня, ни ружьем, ни капканом. Что учил ты его, что не учил… Вдвоем мы с тобой всех не прокормим. А у него еще прибавка… Его ли, Мишкин ли. А жрать запросит… Ну и я…

— Все! — взмахнул рукой, словно отрезал, Гриш.

Однако разойтись с тяжелым сердцем они не могли. Еще долго молча топтались на месте, пробуя лыжи на раскат, как перед разгоном.

— Опять порох-дробь кончаются, — угрюмо проговорил Эль.

Напоминанием о нуждах вотся-гортцев он хотел показать Гришу, что парма ему не безразлична и он не собирается покидать ее, как дезертир.

— Да, кончаются…

У Гриша зрело решение съездить в Мужи. Встретиться с Куш-Юром.

2

— Скоро поедем в Мужи, сынок, — обрадовал Ильку Гриш. — Малость потеплеет, выберем удачные денечки, тихие, с мягким снежком, и махнем. Нам много и не надо таких деньков — недельки хватит с избытком. Верно?

— Ага. Мне бы только бабушку повидать, да Февру, да Микула с Петруком и остальных. И на Карьке прокатиться.

— Прокатишься… Однако худо: не больно богатыми приедем-то. Пушнины маловато, нечем стрелять. В капканы да черканы горностаи тоже редко попадают. И сулемы-яду нет для лисиц. Куропаток разве повезем сколько-нибудь. А маловато все же. Надобно еще кой-что сообразить…

Илька, довольный, что с ним советуется отец, слушал серьезно.

— А что сообразим? — уточнил он.

Гриш подмигнул сыну и заговорщицки приложил палец к губам. Но секрета из новой затеи он не делал. Велел женщинам жечь больше дров, не жалеть. Но до золы не сжигать, а выгребать уголья и складывать их на дворе.

— На кой ляд? — удивились женщины.

— Увезу в Мужи, загоню кому-нибудь, — серьезно ответил Гриш. — Думаете, не купят? Э-ге-ге, еще как! В Мужах бедно с дровами-то. И не березовые они там. А самовары у всех. Хоть кипятком, а полощут селяне свои кишки с утра до ночи. И кузнецы есть. Уголья обеими руками возьмут, мать родная!

Эль скептически отнесся к задумке Гриша.

— Много ли наживешь на пустяке?

— Какую-нибудь цену дадут. Или променяю на что, потребное нам. Все-таки нажиток промеж делом. Жаль, не додумались ранее. Не один воз могли запасти. Посреди дров живем, лесины сами в печь тянутся… Нехозяйственные мы, без ума-смекалки. Орехов и ягод — и тех не сумели понабрать в излишке. А запросто могли и смолокурню сообразить…

Тут Гриш осекся — для чего говорит… Да и не случись разлад — вчетвером как со всем справиться-то?..

Вспомнились насмешливые слова Петул-Вася про красный скит. Неужто прав, неужто не следовало отделяться? «Читальщик», — недовольно обругал он брата, не желая признавать его правоту.

3

Наступили подходящие деньки — тихие, безветренные.

Ранним утром Гриш запряг Карька в розвальни. На задке в два ряда уложил мешок с углем. Посередине, как в кошевке, поверх сена расстелили меховое одеяло. Усадили Ильку, одетого в теплые меховые чулки, пимы и малицу, и хорошо укутали.

Илька откинулся на мешки с углем и сказал с восторгом:

— Угли как хрустят!

Стоявший рядом Эль рассмеялся.

— От углей в пути труха останется. Не тот товар, якуня-макуня.

— Выдюжит, — сдержанно молвил Гриш. — Не по горам-ухабам ехать. Верь ведь, сынок? А ну, Карько! Пошли-поехали!..

И сани тронулись.

Лишь тот поймет переживания Ильки, обреченного только сидеть или ползать в тесной избе, кто, как он, истосковался в недвижимости, кто жаждет простора. Езда, езда! До чего ты мила и желанна…

Мамка обвязала Ильке рот и нос платком. Но ему это не мешает пить воздух — густой, холодный, как остуженное молоко. Пьешь — не напьешься!