Живун

Строго-настрого наказала мамка не распахивать одеяло, не вертеться. Но разве удержишься, когда такой простор неожиданно открылся, когда вокруг все так быстро меняется. Только что перед глазами был знакомый двор с вытоптанным снегом у крылечка, с побуревшими тропинками между приземистых, темных построек. Были избы с обледенелыми оконцами и пухлыми белыми крышами, из труб валил бурый дым. А вот уже ровная, отлогая, заснеженная поляна заливного луга. И веет от нее свежестью, холодом.

Где-то здесь Большая Обь. Где? Не видно. Не слышно. Накинул на нее дедушка-мороз ледяную малицу, и угомонилась она…

Сколько таинственного вокруг. Вот тальниковые кустарники. Они словно седые головы стариков-великанов. Великаны притаились у берега, что-то выслеживают, высматривают. Но Илька никого не боится!

А вот из-под снега проглядывают пучки порыжелой травы. Когда полозья задевают пучки, трава шуршит с тонким присвистом: «Тсс! Ти-ш-ше!» — будто о чем-то предупреждает.

А там что за ямочки на снегу? Ой, да это ж чьи-то следы!..

— Кто-то ходил тут, папа! — вскрикнул Илька.

— Заметил? — уточнил довольный отец. — Горностай наследил. За добычей, видать, поскакал. Ходит-бродит не пойманный пока… А ты не вертись, холоду напустишь под одеяло. Не студено?

— Не…

Карько бежал и бежал. Дороги не было: после Сандры и Куш-Юра никто больше тут не проезжал. Розвальни по самые борта утопали в снегу, а местами, когда наезжали на кочки, сильно кренились.

— Не вывалить бы тебя, — Гриш беспокойно оглянулся на сына. — Но на Оби будет тверже и без кочек. А там, дальше, поди, ездят вовсю.

Снег перестал. Развиднелось. Пахнуло речной свежестью, будто рядышком только что выловили рыбу и запах ее пропитал воздух. Илька это чувствовал даже через платок.

«Вырасти бы скорей да вылечиться. Все время бы ездил и ездил: зимой — на лошади, летом — на лодке», — подумал тут Илька.

— О, куропатки-голубушки! Цельная стая! — Отец показал кнутом вперед: — Во-он! Видишь?

— Где? — всполошился мальчик. Но птиц впереди не видел.

— Белые, что снег, трудно отличить, — пояснил отец. — Вот взлетят сейчас…

И верно. Илька увидел на сером фоне неба стайку птиц.

— Мельтешат, крыльями, что курицы. Видишь? Слабоваты в полете, — продолжал отец.

— А почему они белые?

— К зиме-матушке побелели, чтоб неприметными стать для своих врагов. А летом были серые, что земля. И у зайцев да песцов-горностаев этакая же перемена в шубе. Хитро все в мире устроено. Есть чему дивиться, умей смотреть-примечать! — говорил Гриш, впервые беседуя с сыном по-взрослому. — Ты привыкай любопытствовать. Все мотай на ус. Веселее будет жить и пользительнее.

Илька засмеялся:

— У меня же нет усов, как у тебя.

И отец заулыбался.

— Это присловье такое. Присловья да поговорки тоже запоминай… А ты не озяб? Не проголодался?

— Не-е.

— Ну, прислонись к мешкам и поспи. Выехали на Обь. Тут мало интересу — кругом голый снег. — Гриш поправил на сыне одеяло.

Противоположный берег реки виднелся чуть заметной сероватой полоской, едва отличимой от неба. Конь шел ровно, сани катились плавно и легко.

«До чего хорошо ездить!» — Илька чувствовал какой-то трепет, оттого что вот так несется конь, а вокруг столько интересного… Отец занятно, по-взрослому, рассказывает ему, ему одному. А Энька хоть и может бегать, а ничего такого не видит и не знает.

Следуя совету отца замечать вокруг все, Илька с любопытством глазел по сторонам. Но вид однообразного снежного пространства с небольшими белыми бугорками да мутно-серыми ледяными лысинами вскоре утомил мальчика. И он незаметно для себя уснул под убаюкивающий топот лошадиных копыт и негромкий скрип полозьев.

На Гриша бесконечная и однообразная равнина нагнетала грусть. Что ожидает его в Мужах?

Он попытался представить, как встретятся они с Куш-Юром, о чем поведут разговор. Давно ли бывал у них Роман Иванович, все было мирно-дружно, толковали про долг Ма-Муувему, пообещал председатель припугнуть старшину, чтобы скинул хоть половину долга. И вот тебе… Разлад в парме…

Все от Ильина дня пошло. Может, раньше? Не спелись? Или мало их? Или…

Снова вспомнились насмешливые слова брата… Зря не послушался. Но ведь хотел как лучше… Все сначала начать, ровно только родились. Без скверноты… Отчего не получилось?..

Глава восемнадцатая В юрте

Густая темь. Сани стоят. Рядом заливается собака.

— Бабушка, бабушка! — позвал Илька. Почудилось, что приехал в Мужи.

— Хантыйские юрты это, — объяснил отец. Он вытащил сынишку из-под одеяла. — Согреемся в юрте. И Карько передохнет. Поди, озяб?

— Немножко. — Мальчик подрагивал. — Мы к Ма-Муувему приехали? Или к Ермилке?

— Нет. У них не стал останавливаться. К черту этого Ма-Муувема-живодера. Мимо проехали.

Мальчик различил в темноте высокие разлапистые деревья и рядом с ними низенькую, уходящую в землю юрту. Когда отец отворил небольшую дверь, они опустились по ступенькам куда-то вниз, будто в погреб.