Живун

— Нету табаку! Пока нету. — Ма-Муувем ловко извлек изо рта табак с древесной ваткой, стряхнул на пол возле очага. — Все. Будем чай пить. Потом работать. Скоро народ вернется с неводьбы.

Он дал знак Пекле, и та бесшумно пододвинула к гостям низенький столик, внесла миску с малосольной рыбой, несколько сухарей, налила чай в кружки.

Чаевали недолго. Хотя хозяин и делал вид, что рад уплате долга и не жалеет угощения, но было заметно, как торопился он окончить потчевание. Не ожидая, когда Ермилка с отцом поедят, он дал каждому по кусочку ватки, отсыпал по щепотке табака из костяной табакерки — пусть пососут, как и он, после еды. Для него это было верхом хлебосольства. Встав, Ма-Муувем повел поспешно вскочивших гостей под навес. Открыл деревянный ларь и наскреб Ермилке треть мешка крупной, грязноватой соли.

— Маловато, однако, будет. Много ли этим насолишь рыбы? — попытался поторговаться Макар-ики. Ермилка покорно молчал.

Ма-Муувем развел руками:

— Я не купец. От себя отдаю. Сам видишь — остатки наскреб. Рыба еще в реке. Может, не напромышляете. Торопитесь-ка на лов. Долг отдавать нечем будет.

Ермилка молча поднял мешок и потащил следом за отцом.

3

Проводив гостей, Ма-Муувем снова обрядился в суконную парку и вышел на берег встречать рыбаков. Где-то они, видно, задержались, и он ходил взад-вперед, размышляя о том о сем и, между прочим, про то, правильно ли он сделал, отпустив Ермилку промышлять с зырянами отдельно от своей рыбацкой ватаги.

«Может, зря? Мог и здесь Ермилка неводить с остальными моими людьми, — хмурил он темные брови. — Однако нет. Тут и так лишка людей для одного невода. Каждому — полпая. Один полпая, два полпая, три полпая, шесть полпая, восемь полпая… Много-много. Сам лопает, женка лопает, детка лопает… А-а-а… Сколько рыбы пропадает. Зыряне Ермилке полный пай дают из всего улова. Ермилку кормят, женку, деток, старика. Рыба не пропадает ни маленько. Вон сколько привез. Из моей ватаги столько никто не отдает за долг. Дурная башка ихняя парма… Пай дают, кормят… Пускай еще берут кого с Ермилкой. Безголовые. Как глупые рыбы, в сеть лезут. Без приманки. А если приманить? Однако мой невод удачливый. На моей земле — все на меня промышляют».

Тут показались рыбаки, он остановился и уставился на вереницу лодок, стараясь предугадать — уловистый ли был день.

Вскоре лодки пристали к берегу. В одной из них сверкала живая серебристая куча. В неводнике чернела мокрая снасть. Один за другим сошли на берег двенадцать рыбаков — пожилые, средних лет и совсем еще молодые парни, все одетые в плохонькие малицы с короткими рукавами, вымокшие, босые, посиневшие. На Оби и летом студено. Без разговоров каждый занялся своим, хорошо известным делом. Работали сосредоточенно. Одни выгрузили и осторожно, чтоб не повредить ненароком собственность старшины, развесили невод. Другие под зорким присмотром Ма-Муувема перетащили рыбу на берег и стали делить ее поштучно, строго соблюдая уговор: старшине — половина всего улова, а из остальной половины — взрослым рыбакам полный пай, подросткам полпая.

День был удачным. Даже большого осетра поймали. Ма-Муувем бесцеремонно отложил его в сторону, не пустив в дележку.

— Счастливый мой невод. Поймал для хозяина. — И успокоил рыбаков: — В другой раз уловится, вы поделите.

Так повторялось раз за разом, повторится и в будущем, поэтому рыбаки отнеслись к обещанию старшины безучастно.

Наступил вечер. Стало пасмурно. Подул ветер, нагоняя дождевые тучи, и люди на стане совсем помрачнели, насупились. Никого не радовало возвращение к родным очагам. Вымокшие, озябшие, всецело зависящие от прихоти и воли человека, которого они не смели ослушаться и от власти которого даже не помышляли избавиться, рыбаки молча разбрелись по чумам. И хотя возле каждого жилья ярко пылал костер, людей прибавилось, и они занялись разделкой и засолкой свежей, доставшейся при дележке рыбы, в становище было по-прежнему тихо. А когда закапал дождь, оно будто вымерло. Натрудившиеся за день люди спрятались в своих чумах в надежде поскорее уснуть, забыться, не слышать дробного стука дождя по берестяным нюкам, шума ветра в тальниковых зарослях, плеска волн на реке.

Только в чуме старшины еще долго не спали. Ма-Муувем с женами и племянником Пронькой неторопливо, смакуя и громко отрыгиваясь, ужинали свежим жирным осетром.