Живущая

Забегая вперёд, хочу сказать, что моя исповедь всё же состоялась. Случилось это в мужском монастыре. Исповедовал меня монах. Удивительно похожий на Иисуса Христа, с большими карими глазами, он смотрел на меня с такой добротой и улыбкой, что рассказывая о своих многочисленных грехах, я улыбалась. Боже мой, эти мои грехи, страшно кому-то сказать, терзали меня, не давая полностью очиститься во время моего исцеления. И тут на меня смотрят эти глаза, и улыбаются. Я стою на коленях, как натянутая тетива, кажется, ещё немного и потеряю сознание. За мной длинная очередь. Они ждут, когда я отойду. А я грешница улыбаюсь. Если сейчас этому монаху не расскажу всё, я больше не смогу так раскрыться, я больше не встречу таких глаз. И я сказала. Сказала то, что не могла сказать никогда и никому. И в часовне своей не сказала бы. И он простил меня ради Господа Бога нашего Иисуса Христа.

Отошла к ступеньке перед алтарём, села на колени и… зарыдала. Долго. Только плечи подрагивали. Выплакала всё. Всё напряжение, скопившееся за последние месяцы, весь свой страх. И очищенная встала совершенно без сил. Как пустой сосуд, который только сама решу, чем наполнить.

XIV

С утра возле кабинета я ждала профессора, зная, что предстоит серьёзный разговор. Но я приняла решение. И действительно, когда я сообщила о своём отказе от последующих курсов химиотерапии, он потратил на меня немало времени, убеждая в моём неверном решении. И, в конце концов, вручил мне мою медицинскую карту, стёклышки с материалом удалённой опухоли и направил к моей любимой Марии Ильиничне на кафедру анатомии.

Там случилось необъяснимое до сей поры. Мария Ильнична заявила, что клетки метастаза и клетки опухоли разные.

— Тебе что, не ту опухоль удалили? Напомни, как тебе нашли орган? Я помню твой случай, ты столько всего обследовала, но безрезультатно.

Я смотрела на неё пустыми, непонимающими глазами. Слова, как будто проходили мимо. Какой орган, что она спрашивает? Видя, что я не в себе, она позвонила профессору.

— Понятно. Онкомаркеры. А ну-ка, быстро дуй в лабораторию, делай онкомаркеры. Вот направление, — она дала мне какую-то бумажку и сопровождающего.

Земля плыла под ногами, и вся моя вера, моя надежда улетучились, как и не было. Кое-как сообразив, что происходит, я принялась ждать дня результата анализа.

И вот наступил день, когда я вошла в центральную лабораторию. Еле волоча ноги, я поднялась на второй этаж, дрожащими руками забрала ответы и поехала домой.

Дома я села на стул, потом пересела в кресло, а потом легла на пол. Ниже пола не упадёшь. Взяла результаты, но тут же отложила их в сторону. Не имея сил подняться, я, лёжа на полу, стала молиться. Слова сначала еле произносимые, стали надрывными, и вдруг я заскулила, завыла.

— Боженькаааа, Боженька-а-а-а… Помоги… помоги… помоги…

Через несколько минут из моего обращения к Богу остались только окончания, и вся квартира наполнилась одними гласными звуками, которые я пела. Качаясь по полу, я причитала:

— Ааа… ууу… иии…

Это была моя молитва, которую понимали только я и Бог. И тут я схватила бумажку и прочла. Онкомаркеры были в норме.

Благодарность, благодарность!

— Боже, спасибо. Боже! Благодарю! Благодарю! — я бегала по квартире и чеканила каждое слово, как командир на плацу.

И тут я остановилась. А вдруг ошибка, а вдруг я неправильно посмотрела? На пол, скорей на пол. Я легла, уже более спокойно воспринимая ситуацию. И опять, лёжа, прочитала результаты.

Норма. Какое это благостное слово. Не все его понимают. А те, кто понимает, знают цену каждой слезинке. И вот, смыв свои слезинки, я бегом рванула в больницу к профессору.

— Да, онкомаркеры в норме, но в результатах гистологии обнаружены инвазии. Слушай, давай ещё хоть один курс химии.

Я рассмеялась, видя, как он уговаривает меня:

— Нет, нет и нет, — и вдруг поцеловала профессора в щёку.

— Ну ладно, тогда хоть раз в три месяца приходи наблюдаться, — качая головой, не сдерживая улыбки, попросил он, — и карту лечащему врачу отдай.

Я забежала в общую палату, в которую положили Алину после очередной операции. Её готовили для имплантантов. Я сообщила, что у меня хорошие результаты и я здорова. И тут я чуть не упала. С кровати у стены поднималась она — моя доброжелательница. Она шла ко мне и требовательно спрашивала:

— У вас не было рака?

Я сделала вид, что не слышу и не вижу её. Вышла из палаты, сообразив, что лифты ближе, чем лестница, пошла в этом направлении. Она шла за мной, почти бежала, и кричала на всё отделение:

— Так у вас не рак был?

Уже возле лифтов она догнала меня, и я сказала:

— Рак. Был. Уже нет.

— Тогда как вы можете быть здоровой? — успокаиваясь, сказала она, и я зашла в лифт.

В тот же день я посетила Марию Ильиничну.

— Как я могу быть здоровой, если у меня был рак? — спросила я, рыдая, — и эти анализы — они разные. Вот у меня и карта есть — посмотрите.

Естественно, никакому лечащему врачу я свою карту не отдала, впрочем, как и стёклышки. Не знаю, зачем они мне, но таскалась с ними, как дурень со ступой. Мария Ильинична взяла меня за руки: