Живущий в ночи

Я последовал за ним по направлению к корме, где у правого борта виднелся открытый люк.

Рузвельт остановился и посмотрел в сторону палубной ограды, где до сих пор околачивался Орсон.

– Ко мне! Иди сюда, псина.

Барбос держался в отдалении вовсе не потому, что учуял на палубе что-то интересное. Просто сейчас, как всегда в присутствии Рузвельта, он испытывал необъяснимую застенчивость.

Хобби нашего теперешнего хозяина являлось «общение с животными» – штука, горячо любимая ведущими дневных телевизионных ток-шоу и, несомненно, подпадающая под определение Бобби «потусторонняя ахинея». Рузвельт, однако, не кичился этим своим талантом и демонстрировал его лишь после долгих уговоров со стороны друзей и соседей. Само упоминание о возможности «общаться с животными» вызывало у Бобби пену изо рта – даже задолго до того, как Пиа Клик уверилась в том, что она – возродившаяся богиня серфинга, и сосредоточилась на поисках своего Кахуны. Рузвельт утверждал, что способен определять и устранять причины беспокойства у различных животных, которых к нему приносили, а также разговаривать с ними. Он не брал денег за свои услуги, но даже это его бескорыстие не могло переубедить Бобби. «Слушай, Сноу, – говорил мой друг, – я никогда не утверждал, что Рузвельт – шарлатан, желающий подзаработать. Нет, дед старается от чистого сердца, но просто в свое время он, видимо, слишком часто ударялся башкой об штангу».

По словам Рузвельта, единственным животным, с которым ему ни разу не удалось пообщаться, был мой Орсон. Фрост воспринимал это как вызов своим способностям и не упускал ни одного случая, чтобы разговорить его.

– Ну, иди сюда, старый бродяга.

С видимой неохотой Орсон все-таки принял приглашение. Послышалось клацанье его когтей по палубе.

Не выпуская ружья из рук, Рузвельт полез в открытый люк, спускаясь по фибергласовым ступенькам, слабо освещенным идущим снизу светом. Он пригнул голову, сдвинул свои могучие плечи и прижал руки к бокам, пытаясь сделаться меньше размером. И все равно казалось, что этот огромный человек вот-вот застрянет в узком проеме.

Орсон колебался, боязливо опустив хвост, но наконец все же набрался смелости и последовал за нашим хозяином. Я замыкал процессию. Ступени вели на нижнюю палубу.

Орсон не проявлял желания войти в уютную каюту, освещенную светом одной лишь настольной лампы, но после того, как мы с Рузвельтом переступили порог, он стряхнул со своей шкуры осевшие на ней капли влаги, забрызгав пол вокруг себя, и все же последовал за нами. Мне даже показалось, что он задержался за порогом специально для того, чтобы не забрызгать нас.

После того как Орсон оказался внутри, Рузвельт запер дверь и на всякий случай даже подергал ее. Затем – еще раз.

Пройдя через кормовую каюту, мы оказались в кают-компании, обставленной шкафами из красного дерева и с полом, выложенным паркетом – также красного дерева, но фальшивого. В связи с моим присутствием салон был освещен лишь подсветкой в стеклянном шкафу, где красовались футбольные трофеи хозяина, и двумя толстыми зелеными свечами, стоявшими в блюдечках на столе.

Здесь витал аромат свежесваренного кофе. Рузвельт предложил мне чашечку, и я не стал отказываться.

– Я знаю про твоего папу. Прими мои соболезнования.

– Все уже позади.

Рузвельт удивленно вздернул бровь:

– Ты так полагаешь?

– По крайней мере для него.

– Но не для тебя. После того, что тебе довелось увидеть.

– А откуда вам знать, что я увидел? – нахмурился я.

– Слухами земля полнится, – уклончиво ответил он.

– Что вы…

– Поговорим об этом чуть позже, – сказал Рузвельт, подняв ладонь размером с весло. – Я ждал тебя здесь именно для этого. Но я до сих пор обдумываю, что именно и как должен тебе сказать. Не торопи меня, сынок, дай мне сообразить.

Налив в чашки кофе, громадный мужчина снял свой нейлоновый дождевик, повесил его на спинку стула и сел за стол. Знаком велев мне сесть по диагонали от него, он ногой пододвинул к себе третий стул и предложил его Орсону:

– Устраивайся, псина.

Так случалось каждый раз, когда мы бывали у Рузвельта. Орсон, как всегда, сделал вид, что ничего не понимает, и улегся на пол поближе к холодильнику.

– Так себя вести нельзя, – обратился к нему Рузвельт.

Орсон зевнул.

Носком ботинка Рузвельт постучал по стулу, предназначавшемуся для собаки.

– Будь умным песиком.

Орсон зевнул еще более фальшиво, нежели в первый раз. Он явно переигрывал.

– Я ведь могу встать, взять тебя на руки и насильно посадить на стул, но это будет оскорблением для твоего хозяина, которому хотелось бы, чтобы ты, находясь в гостях, вел себя вежливо, – проговорил Рузвельт.

Он говорил доброжелательно, и в голосе его не было угрозы. Его широкое лицо напоминало маску Будды, а в глазах светилась доброта и ласка.

– Будь же умным песиком, – повторил Рузвельт.

Орсон шаркнул по полу хвостом, сделал вид, что ловит блоху, а затем перевел взгляд с Рузвельта на меня и склонил голову набок. Я пожал плечами. Рузвельт снова легонько постучал ботинком по стулу.

Орсон поднялся с пола, но не торопился приближаться к столу.