Живущий в ночи

Моя ладонь так отчаянно вцепилась в рукоятку «глока», что руку вплоть до самого плеча пронизала боль. Я внезапно сообразил, что мой указательный палец лежит на спусковом крючке и я в любой момент могу непроизвольно выстрелить. Однако я еще не успел сесть таким образом, чтобы дуло оружия было направлено в сторону Стивенсона. Лишь сделав над собой изрядное усилие, мне удалось снять палец с курка.

– Что сделало вас таким? – спросил я.

Стивенсон повернул ко мне голову, и под ресницами у него вновь промелькнула мимолетная вспышка, но в следующий миг глаза его вновь стали темными и мертвыми.

– Лишь маленький мальчик-разносчик, – загадочно проговорил он, – лишь маленький мальчик-разносчик останется жить.

– Зачем вы рассказывали мне о своих снах и о том, что вы намерены делать с какой-то девочкой?

– Потому, проклятый уродец, что я должен предъявить тебе ультиматум. И хочу показать, насколько серьезно обстоят дела и насколько я опасен. Ты должен понять, что мне больше нечего терять и я с наслаждением вырву твои кишки, если до этого дойдет. Другие тебя не тронут…

– Из-за того, кем была моя мать?

– Ах ты уже и это знаешь?

– Я лишь не знаю, что это означает. Кем же была моя мать на самом деле?

Вместо ответа на мой вопрос Стивенсон проговорил:

– Другие не тронут тебя и не хотят, чтобы тебя трогал я. Но если придется, я это сделаю. Только попробуй и дальше совать нос не в свои дела, и я раскрою тебе череп, вытащу из него твои никчемные мозги и брошу их в залив на корм рыбам. Или, думаешь, не смогу?

– Сможете, – искренне ответил я.

– Учитывая, что ты у нас – великий писатель, возможно, тебе и удастся сделать так, что тебя выслушают несколько газетных придурков. Так вот знай: если ты сделаешь хотя бы один звонок журналистам, я первым делом наложу лапу на твою сучку диск-жокея. Наизнанку ее выверну, и не один раз.

Когда он упомянул Сашу, во мне вскипело бешенство, но вместе с тем я был до такой степени напуган его словами, что промолчал.

Теперь я понял, что Рузвельт Фрост действительно не угрожал, а всего лишь советовал мне. Вот сейчас я услышал настоящую угрозу, и именно об этом предупреждал меня Рузвельт, утверждавший, что говорит от имени кошки.

Бледность исчезла с лица Стивенсона, и теперь его лицо заливала краска, словно в тот момент, когда он решил капитулировать перед своими безумными желаниями, в холодных пустотах его души, о которых он упоминал, вспыхнул сатанинский огонь.

Полицейский протянул руку к приборной доске и выключил обогреватель.

Сомнений не оставалось: прежде чем наступит следующий рассвет, он на самом деле замучит какую-нибудь маленькую девочку.

Я осмеливался задавать вопросы только потому, что к этому времени успел переместиться на сиденье достаточно для того, чтобы невидимый для шерифа ствол моего пистолета был направлен прямехонько ему в грудь.

– Где тело моего отца?

– В Форт-Уиверне. Там должны произвести вскрытие.

– Зачем?

– Тебе это знать необязательно. Но для того, чтобы положить конец твоему глупому маленькому крестовому походу за правдой, могу сказать тебе одну вещь: его убил действительно рак. Своего рода рак. Тебе больше ни к чему расспрашивать других людей, как ты пытался это делать с Анджелой Ферриман.

– Почему я должен вам верить?

– Потому что для меня было бы гораздо проще тебя убить, чем отвечать на твои вопросы. Так что с какой стати мне врать?

– Что происходит в Мунлайт-Бей?

Лицо полицейского исказила ухмылка, подобную которой можно увидеть разве что в стенах сумасшедшего дома. Он выпрямился на сиденье и даже как-то раздулся, словно мысль о грядущей катастрофе доставляла ему неизъяснимое наслаждение.

– Весь город встал на волну и полным ходом катится прямиком в преисподнюю. Потрясающий будет полет!

– Это не ответ.

– Хватит с тебя и такого.

– Кто убил мою мать?

– Это был несчастный случай.

– Я тоже так думал до сегодняшнего вечера.

Его мерзкая ухмылка – тонкая, словно сделанная бритвой – расширилась и теперь напоминала большую резаную рану.

– Ну что ж, расскажу тебе еще кое-что, коли тебе так приспичило. Твою мать действительно убили, как ты и подозревал.

Мое сердце превратилось в тяжелый булыжник.

– Кто ее убил?

– Она сама. Она сама убила себя. Самоубийство.

Она разогнала свой «Сатурн» до ста миль в час и въехала прямиком в опору моста. Машина была совершенно исправна, педаль акселератора не заклинило. Эту «легенду» мы состряпали для прикрытия.

– Вы – лживый сукин сын.

Медленно-медленно Стивенсон облизал губы, словно для того, чтобы его улыбочка выглядела более привлекательной.