Живущий в ночи

А когда просыпаюсь, то чувствую себя хищником – божественно, лучше, чем во время оргазма. Я лежу в постели рядом со спящей женой, которая даже не подозревает – и, наверное, никогда не узнает – о странных обуревающих меня мыслях, и чувствую, как внутри меня бурлит сила. Я знаю, что могу получить абсолютную свободу в любой момент, когда захочу: на следующей неделе, завтра, сейчас.

Наверху время от времени подавало голос обычно молчаливое лавровое дерево. С его листьев периодически падали капли собравшейся от тумана влаги, и казалось, что дерево принимается быстро и неразборчиво болтать сотнями заостренных зеленых язычков. Капли неожиданно и резко стучали о капот машины, скатывались по лобовому стеклу, и меня почему-то удивляло, что это не кровь.

Я крепко сжал рукоятку «глока» в кармане куртки.

После всего услышанного от Стивенсона я не допускал и мысли, что он выпустит меня живым из этой машины. Я поерзал на сиденье – легонько, чтобы он ничего не заподозрил. Мне нужно было сесть таким образом, чтобы я смог выстрелить в него прямо через карман, не вынимая пистолета из куртки.

– На прошлой неделе, – снова зашептал шериф, – Кира с Ребеккой приехали к нам на ужин, и я был не в силах оторвать от девочки взгляд. Я смотрел на нее и видел ее обнаженной, как во сне. Такую стройную.

Хрупкую. Беззащитную. Я был так возбужден ее уязвимостью, нежностью, слабостью, что мне пришлось скрывать свое состояние от Киры и Ребекки. И от Луизы.

Я хотел… хотел… мне было необходимо…

Неожиданно шеф полиции начал всхлипывать. Его вновь, как и в самом начале, захлестнула волна горя и отчаяния, на какое-то время отодвинув на задний план безумные желания и извращенную одержимость.

– Одна часть меня хочет, чтобы я убил себя, но – только маленькая и слабая часть, жалкая крупица того меня, каким я когда-то был. Хищник, в которого я превратился, никогда не убьет сам себя. Никогда. Он слишком живуч.

Стивенсон сжал левую ладонь в кулак, поднес его ко рту и вцепился зубами в костяшки, да так сильно, что из руки едва не брызнула кровь. Кусая пальцы, он пытался подавить всхлипывания – такие отчаянные, каких мне еще никогда не приходилось слышать.

В этом новом Стивенсоне не оставалось и следа спокойствия и невозмутимости, которые делали его такой внушительной и заслуживающей уважения фигурой, когда он стоял на страже закона и порядка. Теперь он полностью находился во власти эмоций – противоречивых, терзающих его изнутри и не дающих ни секунды передышки, как волны, без устали бороздящие поверхность штормового моря.

Несмотря на страх, который я испытывал перед этим человеком, в моей душе даже нашлось место для жалости к нему. Я был близок к тому, чтобы сочувственно положить руку ему на плечо, но вовремя остановился, почувствовав, что чудовище, которое только что исповедовалось мне, никуда не исчезло и не смирилось.

Вытащив кулак изо рта, он повернул ко мне лицо, искаженное такой нечеловеческой мукой, такой страшной душевной агонией, что я был вынужден отвернуться.

Стивенсон тоже отвернулся, снова вперил взгляд в лобовое стекло и молчал до тех пор, пока его слезы, подобно каплям с лавровых листьев, не скатились вниз и он вновь обрел способность говорить.

– С прошлой недели я под любыми предлогами избегаю общения с Кирой, чтобы только не видеть Ребекку. – Его голос предательски задрожал, но дрожь эта тут же пропала, уступив место ненасытной похоти бездушного тролля. – И иногда по ночам, когда на меня накатывает такое настроение, как сейчас, когда я начинаю чувствовать внутри себя холод и пустоту, когда мне хочется зайтись в крике и кричать не переставая, я думаю, что лучший способ заполнить эту пустоту, унять этот непрекращающийся внутренний зуд – это… сделать то, что я делаю в своих снах. И я обязательно сделаю это. Рано или поздно, но сделаю. Причем скорее рано, нежели поздно. – Теперь горечь и боль в его шепоте сменились тихим, но поистине сатанинским ликованием. – Я буду делать это снова и снова. Я уже приглядел несколько девочек примерно одного с Ребеккой возраста – лет по девять-десять, таких же стройненьких и симпатичных, как и она. Будет безопаснее начать с кого-нибудь, кто не связан со мной. Безопаснее, хотя, конечно, не до такой степени приятно. Но все равно это будет здорово. Почувствовать силу разрушения, сбросить с себя все эти кандалы, в которых нас приучили жить, разрушить свою темницу, стать наконец свободным – совершенно свободным! Когда я останусь один на один с девочкой, я стану кусать ее, кусать снова и снова. Во сне я облизываю их кожу и чувствую на языке вкус соли, а потом принимаюсь кусать и чувствую, как от их криков вибрирует плоть, которую я сдавливаю зубами.

Даже при скудном освещении в патрульной машине я заметил, как бешено пульсирует жилка на виске Стивенсона. Его зубы были крепко сжаты, рот перекошен от маниакального возбуждения. Сейчас он казался в большей степени животным, нежели человеком, а скорее – не был ни тем ни другим.